Выбрать главу

Спускался ранний зимний вечер, над городом нависло небо, пунцовое от фонарей, зимними вечерами небо часто бывает пунцовым. Люди куда-то шли, куда^ то спешили. Им было некогда. Ноэми не понимала, почему они так спешат. Трамваем она поехала на Восточный вокзал.

Почему кондуктор так на нее смотрит? Что ей напомнили его глаза? Давно — как давно это было — они с Камилом шли по Саксонскому саду, маленькие желтые листья падали с деревьев, и вдруг она неуверенно сказала Камилу, что ему с ней плохо и поэтому она хочет уехать. (Прошло столько месяцев — и ничего нового!) Камил тогда посмотрел на нее такими же глазами и сказал:

— Как, ты хочешь уехать, Ноэми? Хочешь меня бросить?

Кондуктор наклонился к ней, он улыбался и что-то говорил. Она наконец поняла — вокзал.

До отхода поезда оставалось еще немного времени. Она нашла свободное место на скамейке, села и снова погрузилась в свои бредовые мечты: она увидела себя перед огромным домом, выкрашенным в желтый цвет, производивший чудовищное, угнетающее впечатление. Дом был гладкий, как стена, с большими, темными крестами окон; единственным источником света служили уличные фонари. В этом доме, в одном из окон четвертого этажа, она разглядела Камила — он спрятался, как только заметил ее. Она вбежала в дом; там царил непроницаемый мрак. Ноэми шла, вытянув вперед руки, — в такой темноте она не найдет его, даже если будет искать до светопреставления. Тогда она стала кричать: «Камил! Отзовись! Ты ведь видишь, что я тебя нашла. Я не уйду отсюда, пусть мне придется стоять здесь до светопреставления. Где ты?» Она чувствовала, что Камил стоит рядом, ему достаточно протянуть к ней руку, но он не хотел ее протягивать. И вдобавок он смеялся. Да, смеялся над тем, что она на самую малость промахнулась — не достала до него рукой. Ноэми заплакала и так со слезами проснулась в маленькой красной комнатке на Электоральной. Рядом лежал Камил и с нежностью смотрел на нее. Он говорил:

— Вот как мы связаны друг с другом! Знаешь, мне приснился тот же самый сон, что и тебе?

— Почему же ты не отозвался? — спросила она с укоризной.

— Потому что это был сон, — добродушно ответил он.

— Ну и что с того, если сон?

— Разве во сне ведут себя, как наяву, как в жизни?

— Значит, во сне ведут себя иначе, а в жизни ты отозвался бы?

— Разумеется, — сказал он с горячностью, — любимая, любимая.

Он два раза сказал: «Любимая». Ноэми хорошо слышала.

— Значит, ты знал, что это сон?

— Знал. Так ведь случается, человек видит сон и говорит себе, хоть это сон, но пусть он снится до конца.

Ноэми задумалась.

— Ты сказал, что это сон, но почему же ты кричал на меня?

— Со злости, потому что я постоянно злюсь на тебя!

Когда Ноэми очнулась от своих грез, ее внимание привлекла сидевшая рядом старая женщина, одетая по-деревенски, неподвижная, застывшая. Ее дочка, по виду работница, лет тридцати с небольшим, с измученным, почти прозрачным лицом, часто наклонялась к рукам старушки и почтительно их целовала. Муж дочери тоже оказывал старушке всяческое внимание.

— Мама, вы слышите? Вы слышите, мама? — спрашивал он.

Но старушка не отвечала, ее не удавалось вывести из состояния полной апатии. Оказывается, она однажды пошла в костел к ранней обедне, но из костела домой не вернулась. В голове у нее все помутилось, она забыла, как ее зовут, где живет, шла все вперед и вперед, забрела в деревню, миновала ее и добралась до другой. По дороге ее обобрали, украли одежду, она едва не замерзла. Какие-то добрые люди одели ее, обули, накормили. И она снова пустилась странствовать от деревни к деревне, пока дочка — бледная женщина, которая целовала ей руки, — не нашла ее с помощью полиции. Теперь они ждали поезда.

XVII

Час спустя Ноэми одна-одинешенька вышла на маленькой, пустой станции. В зале ожидания, освещенном керосиновой лампой, тоже никого не было. Ноэми подошла к кассе и спросила, как пройти в усадьбу «Юзефин».

— Это в трех километрах отсюда. Вас не обещали встретить? Обычно они присылают лошадей. Как вы туда попадете теперь в темноте?

Ноэми попросила, чтобы ей примерно описали дорогу.