Таня вспомнила Глеба — истощённого, слабого, сломленного, вспомнила его горячие, злые слезы ненависти к самому себе, которыми он оплакивал всё, что потерял — и её сердце сжалось.
— Я понимаю, — тихо сказала девушка. — Просто… я не знаю, Лена. Я всё время думаю о нём.
Некромагиня посмотрела куда-то в сторону, точно что-то вспоминая.
— Забудь о нём, чтобы и он мог забыть тебя.
— Значит, он меня не забыл? — взволнованно спросила Таня.
Ленка Свеколт долго и пристально смотрела на неё, будто что-то читая по её лицу.
— Спроси у него сама, — неожиданно выпалила она и назвала адрес Глеба.
Таня выдохнула. Нет, нет, ей нельзя знать, где живёт Бейбарсов!
Девушка с цветными косами смотрела на неё из зудильника, прищурившись.
Перстень на пальце Тани нагрелся, и хриплый голос деда пробурчал:
— Alea jacta est*.
Но внучка не обратила на это внимания. Она с трудом улыбнулась и покачала головой:
— Я к нему не полечу. У меня тут лешаки…
— Понимаю, — хмыкнула Ленка Свеколт, — дело твоё.
Тут на заднем плане вновь возникло бледное лицо Шурасика, и он что-то быстро зашептал на ухо своей девушке. Таня различила только слова «привезли» и «больше Гоярына». Лена кивала, улыбаясь, а затем повернулась к внучке Феофила Гроттера:
— Ладно, Тань, нам пора. Тут в Магфорд дракона привезли, огромного! Какая-то хвосторога… Мы хотим его первыми увидеть! До встречи!
Экран зудильника погас. Таня сидела, сжимая его побелевшими пальцами. В голове набатом звучали несколько слов: улица, дом, квартира. Город она помнила ещё с того разговора с Сарданапалом.
Кровь стучала в висках. Таня закрыла глаза. Что она делает? Зачем?
Зачем?…
Но голос, который вёл девушку всегда вопреки воплям рассудка, голос, который частенько приводил её к неприятностям и вообще заставлял сворачивать не туда — этот самый голос сейчас низким баритоном нашёптывал, что она должна полететь в Нижний. Что это очень важно —увидеть его в последний, самый-самый последний раз, увидеть его человеком. Чтобы тот призрак, что приходил к ней ночью, — тень некромага из прошлого — стёрся навсегда из её памяти.
Словно сквозь вату, долетел до Тани звук открывшейся двери, и она поспешно спрятала зудильник под подушку. Ванька вошел в дом, довольно улыбаясь.
— Ты представляешь, он научился гарцевать! Я глазам своим не поверил! Всё-таки какие умные и способные парняги у нас живут!
— Да, особенно Тангро — очень умный и способный, — натянуто засмеялась Таня, подходя к Валялкину и обнимая его, надеясь, что так он не заметит её напряженного лица.
Но он заметил и обеспокоенно нахмурился.
— Всё в порядке?
— Да… да, — кивнула она, зарываясь носом ему в волосы. — Я просто немного устала.
Однако Ванька видел, что его невесту что-то гнетёт, что ей невмоготу жизнь в дебрях, что её терпение на исходе. Он понимал, как непросто приходится Тане с ним в этой глуши, и ценил это, а потому предложил единственный выход, который мог хоть ненадолго вернуть Таню к жизни.
— Я тут подумал, может… Может, ты слетаешь на пару дней в Тибидохс? — предложил Валялкин.
Таня отстранилась, заглядывая в глаза Валялкину. За эти месяцы он ни разу не предлагал ей оставить его даже ненадолго, хотя она сама частенько думала о том, как здорово было бы наведаться на свой любимый остров. И вот теперь ей выпала такая возможность, а она готова обменять её на смутную и сомнительную надежду увидеть человека, который исковеркал всю её жизнь.
Но вслух Таня пробормотала:
— Да, можно… — и её с громким хлопком накрыло чувство вины.
Она врала ему. Врала своему жениху, который безоговорочно ей верил. Интересно, отпустил бы он её с таким же энтузиазмом, скажи она, куда на самом деле собралась?…
— Вот и славно, — Ванька чмокнул невесту в рыжую макушку. — Слетаешь, развеешься.
Таня крепче сжала его в объятиях. Ванька, её любимый, милый Ванька! В руках которого ей было так тепло и спокойно, так хорошо, будто они специально были созданы для того, чтобы обнимать её, оберегая от всего мира. Куда же тогда ты так рвёшься, Гротти, куда стремишься из мягкого спокойствия этих любимых рук?…
Что с ней не так? Она устала от Ваньки? Или от их дремучей, однообразной жизни? Или она правда безудержно хотела увидеть Бейбарсова? Наверное, всё вместе. Больше всего Таня устала путаться в хитросплетениях собственных мыслей, блуждать в лабиринте желаний и тайн.
На следующее утро, совсем рано, — солнце ещё не успело подняться над тёмными верхушками елей — Таня тихонько выскользнула из избушки. Перебросив ногу через полированный бок контрабаса, девушка вздохнула. Волнение, поднявшееся из самых глубин сердца, уже сейчас начало душить её.
Прикрыв глаза, Таня провела по гладкой поверхности инструмента. Струны взбудоражено загудели, будто отражая состояние хозяйки.
— Omnia vanitas**, — проскрипел перстень.
— Тшш, дед, спи. Ещё рано, — улыбнулась Таня и, взмахнув смычком, прошептала: — Торопыгус Угорелус.
Контрабас резко и привычно рассёк воздух, поднимая девушку всё выше над поляной, где, укрытая елями, стояла избушка — их с Ванькой дом. И, несмотря, на лёгкую грусть от расставания с женихом, Таня не смогла сдержать радостного крика: она была свободна! Наконец-то, свободна, как прежде! Только она, наедине со всепоглощающим чувством полёта.
Как скучает она по этим ощущениям! Как ей не хватает ежедневных парений над тибидохским парком или солёным океаном с его тёмными бушующими водами!
Таня и её верный контрабас купались в воздушных потоках. Узкий гриф инструмента рассекал прохладный утренний воздух. Таня повела смычком вверх, быстро поднимаясь за границу облаков, и там, среди их плотных обрывков, девушка на контрабасе встретила рассвет. Золото разливалось вокруг, купая её в своих благодатных лучах, и в этот миг всё прочее перестало существовать — не было ни Ваньки, ни Глеба, ни Тибидохса; не осталось никаких обязательств, людей, всё время требующих от неё что-то. Всё исчезло, растворилось в бесконечной красоте момента, в котором была лишь она. И её свобода.
Спустя полчаса Таня немного снизилась и дальше летела на одном уровне. Внизу мелькали огромные полотнища тёмных лесов, золотистые покрывала полей и серебряные ленты рек. Часы текли, пока под днищем контрабаса проплывала вся великая русская земля. У Тани замерзли руки, в носу хлюпало, и она решила спуститься, чтобы отдохнуть и согреться.
Постояв посреди кукурузного поля в ожидании, пока пальцы снова начнут сгибаться и разгибаться, Таня поняла, что немного заблудилась, и без нити Ариадны ей не обойтись. Настроив заклинание, она снова взмыла вверх, следуя за тонкой светящейся нитью. Оказалось, что она не долетела до Нижнего всего ничего — буквально через сорок минут, немного снизившись, девушка разглядела раскинувшийся в слиянии Оки и Волги величественный город.
Контрабас снижался, ведомый нитью, и Таня с любопытством разглядывала красные зубчатые стены Кремля и огромную лестницу в виде цифры «восемь». Контрабас дёрнулся вверх и влево, повернув на юго-запад. Здесь уже не было никаких архитектурных изысков: однообразные многоэтажки разной степени новизны, промзоны и высокие трубы заводов — типичный «спальный» район.
Таня уже видела крышу панельного девятиэтажного дома, на который указывала нить, и сердце её заколотилось, как сумасшедшее. Коснувшись ногами твёрдой поверхности, Таня осторожно спрятала контрабас за водостоком, скрыв его заклинанием невидимости. Потянувшись и размяв затекшие конечности, она подошла к самому краю крыши, разглядывая двор внизу и шумный проспект напротив. Она могла бы остаться здесь — с такой высоты отлично всё просматривается. Но с подобного расстояния она не увидит лица Глеба, а это было самое важное. По его лицу она всё поймёт.
Приглядевшись повнимательнее к площадке у дома, Таня заметила лавочку, стоявшую под раскидистым кустом сирени. Отлично! С этой лавки хорошо будет виден единственный подъезд дома, при этом саму её будут скрывать тяжелые ветви.