— А что он?
— Ну, парень вроде как всё таскался за тобой.
— А где Гроттер? Ты тоже, вроде как, таскался за ней. Однако жизнь, как видишь, всё расставляет по своим местам.
Глеб молча кивнул, предпочитая не углубляться в эту тему. Стрельнув в него хитрым взглядов, Шито-Крыто поинтересовалась:
— Который час?
— Не знаю, — мужчина пожал плечами. — Какая разница?
— Да я вот думаю, это уже прилично — начать заигрывать с тобой, или обождать ещё часик? — хохотнула Ритка.
Глеб засмеялся в ответ, думая о том, что вот они и дожили до того возраста, когда флиртуешь уже в открытую, без застенчивой подростковой робости, без смущения называть вещи своими именами. Однако ночь была ещё молода, и ближе к утру вчерашние ученики Тибидохса смогли убедиться в том, что им далеко до нового поколения. Вместо того, чтобы самим целоваться по углам, им пришлось разгонять не в меру пылких студентов. Юные парочки попадались то в пышных розовых кустах, то в эркере коридора, и бывшие выпускники в конце концов были вынуждены чуть ли не патрулировать коридоры.
Когда они шумной толпой спустились вниз приветствовать прибывшую рок-группу, было около двух часов ночи, и некоторые уже с трудом могли вспомнить собственные имена. «Мёртвые Каннибалы» поднялись на сцену, и древние стены Тибидохса дрогнули, когда заиграла магически усиленная в несколько раз агрессивно-заводная музыка. Все факелы в Зале Двух Стихий разом погасли, а над потолком зажглись прожекторы, и заведённая толпа впала в экстатический восторг.
В этом буйстве красок, звуков и движений Глеб без труда отыскал глазами Танину фигуру и приблизился к ней. Она танцевала, стоя отдельно от всех, не присоединяясь ни к одной из групп, кучковавшихся то там, то тут. Танцевала, прикрыв глаза и раскачиваясь в такт глухим ударам барабана.
Он смотрел на неё, вбирал её глазами и ощущал, как чувство, давно уже вцепившееся мёртвой хваткой в его сердце, запустило зубы ещё глубже. Сейчас он видел Таню такой, какой она была на самом деле: яркой, дерзкой, непокорной. Когда её не скрывали больше застиранные вещи, когда общественное мнение не заставляло покоряться своей воле, она становилась свободной, и в этой абсолютной, безграничной раскрепощенности Таня Гроттер была немыслимо прекрасна.
Глеб смотрел сквозь её платье и её кожу, ощущая, как пульс частит и заходится, как бьётся на виске упрямая жилка, выдавая его волнение. А потом Таня приоткрыла глаза и посмотрела на него. Вдруг стихла на мгновение музыка…
растворились в тумане безразличия звуки, выцвели краски,
в с ё и с ч е з л о,
и остались лишь они вдвоём.
Если бы он шагнул к ней сейчас, всё было бы кончено. Но Бейбарсов сглотнул, с усилием натягивая цепи своей воли, и отступил назад, в спасительную толпу. Мир вокруг снова взорвался цветом и звуками, когда он развернулся и начал проталкиваться к выходу из душного зала.
Он знал, куда пойдёт. Было лишь одно место во всём замке, где он смог бы угомонить буйство мыслей и чувств.
Башня Привидений встретила его гулкой тишиной. После оглушительной музыки и топота сотен ног Глебу показалось, что он оглох. Поднявшись по лестнице, он толкнул тяжёлую крышку люка и выбрался на крышу.
Равнодушные звёзды подмигивали с чернильного неба. Внизу слушался плеск воды во рве, парк был освещён праздничными фонариками, и сверху Бейбарсов видел, как в нём прогуливаются шумные компании и влюблённые парочки. Иногда он замечал кого-то, бредущего в одиночестве, но этот заплутавший присоединялся к первой же встреченной группке людей.
Глеб простоял так не меньше часа, устало привалившись к холодной каменной стене и глядя то вниз, на праздник, разворачивающийся этой ночью на Буяне, то вдаль, туда, где тонкая полоса горизонта уже начала чуть заметно светлеть.
Когда позади него хлопнула крышка люка, он уже знал, кто это мог быть. Только один человек, кроме него самого, испытывал к этой крыше какую-то особенную привязанность. Глеб не обернулся, однако, когда не услышал ожидаемого стука каблучков, слегка скосил голову.
Таня переоделась в свои старые кеды. На ком-то другом сочетание подобной обуви и яркого вечернего платья смотрелось бы неуместно, но это было очень в стиле Гроттер. Непослушные волосы, ещё пару часов назад лежавшие волосок к волоску, растрепались во время танцев, и теперь несколько прядей обрамляло раскрасневшееся Танино лицо.
Она робко улыбнулась, приблизившись к нему.
— Я думала о том, что ты можешь быть здесь. Но мне так хотелось подняться сюда. Если ты против, я уйду…
Бывший некромаг отрицательно покачал головой, снова вглядываясь в нависшее над ними чёрное небо. Он напрягся, когда ощутил, что девушка привалилась к стене рядом с его локтем, но не подал виду.
— Я так люблю это место, — призналась Таня в очевидном.
— Да, я тоже, — тихо ответил Глеб. — Парадоксально: на этой крыше меня отвергла девушка, которую я любил, я получил по морде и вызвал соперника на неравную дуэль, здесь же меня чуть не угробил «Раздиратель некромагов»… Да много чего тут случилось такого, о чём я предпочёл бы забыть!
— Я тебя понимаю, — улыбнулась Таня. — Знаешь, на крыше Большой Башни есть старинный знак на камнях, который указывает направление на Лысую Гору. Этот знак много лет назад оставил мой отец, когда они с друзьями сбегали по ночам из школы. Именно Большая Башня лучше всего помнит моего отца, а вовсе не Башня Привидений, тем более что здесь меня шантажировали и назначали отнюдь не милые ночные свидания. И тем не менее, — парадоксально, как ты выразился — я люблю это место больше всех прочих в замке.
Бейбарсов повернулся к ней, пристально вглядываясь в Танино лицо, будто пытался отыскать в нём ответы на вопросы, которые знал только он один.
— Да, это странно, не находишь? У нас обоих с Башней Привидений связаны не самые приятные воспоминания, однако нам обоим она дорога. И, что самое удивительное, эта крыша объединяет нас с тобой. Эти воспоминания — неприятные, причиняющие боль — у нас одни на двоих.
Внучка Феофила Гроттера услышала голос деда в тишине ночи ещё до того, как ощутила, что её кольцо нагрелось:
— Caecus si caeco ducatum praestet, ambo in foveam cadunt*.
Таня ничего не поняла, однако Глеб усмехнулся, и она осознала, что он-то как раз прекрасно знает, что именно сказал её дед. Она хотела поинтересоваться переводом фразы, когда Бейбарсов вдруг махнул куда-то в небо, уже начавшее блекнуть:
— Посмотри туда.
Таня проследила за направлением его руки. На черничном покрывале неба мигали и искрились блестящие крапинки звёзд.
— Смотри внимательно… — Глеб взял её ладонь и стал медленно вести вдоль некоторых из них, обрисовывая какую-то фигуру.
Девушка следила за движением их соединённых пальцев.
— Хвост, длинное туловище… Это какое-то животное? — нахмурилась она, когда Бейбарсов остановился и отпустил её руку.
— Это созвездие Скорпиона, — усмехнулся он. — Ярче всего оно обозначается на небе как раз в начале июня.
— Красиво, — Таня завороженно смотрела, как загадочно серебрятся звёзды, складываясь в причудливую фигуру опасного насекомого.
Небеса подёрнулись серовато-лиловыми облаками, предвестниками раннего летнего рассвета.
— Вот и закончилась эта ночь, — пробормотала Таня. — Пролетела так быстро, и через пару часов от неё останутся одни воспоминания. Странная штука это время… Оно всё меняет.
— Кое-что не меняется, — заметил Глеб.
— Разве? Ты изменился.
— А ты нет. Ничуть.
Они посмотрели друг другу в глаза, пытаясь понять, как за несколько фраз их разговор перешёл в совершенно другое русло, опасное русло, вытекающее в бурлящий поток, несущийся к водопаду.
— Тогда, в железнодорожной будке… я видела. Ты был другой. Ты…
— Таня, — Бейбарсов бросил на неё испытующий взгляд, — ты же понимаешь, что таким меня больше никогда не увидишь? Никогда. Я переломил себе хребет в то мгновение, вывернулся наизнанку. Больше я этого не сделаю. Я просто не смогу.