Он помолчал, а потом добавил едва слышно:
— Но ты права, я изменился. Я… выкачал яд, потому что больше ни дня не мог выносить человека внутри себя.
Сколько он потом не перебирал в памяти тот момент, так и не смог сказать, как это произошло: кто первый повернул голову, чьи руки потянулись первыми. Но их губы встретились, и сердце Глеба замерло.
Оно почти не билось, пока он изучал её, пробовал её, едва касаясь кончиками пальцев оголённых плеч, покрывшихся мурашками.
«Это от холода», — попробовал он убедить себя.
А потом её рот приоткрылся, она впустила его.
И сердце Бейбарсова пустилось вскачь.
Он развернул Таню, прижимая её всем телом к холодному камню стены, скользнул языком в жаркий рот, уже понимая, что слишком торопится, что теряет голову, но не чувствуя в себе сил остановиться. Он обхватил шею девушки, запрокидывая её голову ещё сильнее, целуя её, словно напиваясь из чаши.
Она отвечала, сначала робко, будто не смея, а потом всё более страстно, торопливо, как будто их сейчас застукают, оторвут друг от друга, и нужно непременно успеть, успеть…
Глеб так мечтал о поцелуе Тани в течение всех этих лет, так часто думал, что почувствует, когда вновь коснётся этих губ, — самых сладких, самых желанных — но сейчас в голове не было ни одной мысли, их все вышибло оттуда, смело таким мощным потоком эмоций, что бывший некромаг боялся в них утонуть.
Осталась лишь одна, трепыхающаяся и несмелая:
это того стоило.
Всё, через что ему пришлось пройти — всё это стоило поцелуя Тани Гроттер. Бейбарсов готов был опять спуститься в Тартар, воткнуть себе в бедро хоть десять осколков косы Мамзелькиной, снова потерять магию, — лишь бы наградой за это служил один такой поцелуй.
Не украденный насильно, обманом или шантажом.
Не подаренный из жалости.
Искренний. Настоящий. Желанный. Взаимный.
Вот каким был этот поцелуй. И когда Таня резко отстранилось от него, боль от потери её губ была почти физически ощутимой. Он дышал неровно и хрипло, по инерции всё ещё наклоняясь к девушке, чтобы просто дышать с ней одним воздухом, дышать углекислым газом, который она выдыхала.
Глеб на секунду прикрыл глаза, неимоверным усилием заставляя себя опомниться. А затем спокойно разжал руки и немного отступил назад.
— Извини, я не должен был…
— Нет-нет, — дрожащим голосом ответила Таня, прижимая руку ко рту, — ты тут ни при чём, точнее, не только ты, я тоже виновата. Но я…
— Ты хотела этого, не так ли?
Рыжеволосая ведьма вздохнула, качая головой и пытаясь отдышаться.
— Нет, я не хотела. Хорошо, хотела! Но я не должна была. Это просто вино, и ночь, и музыка… Это ничего не значит. Так ведь?
Она подняла на него отчаянный взгляд. Контур её припухших губ был окрашен размазавшейся красной помадой, и мужчина с трудом оторвал от них взгляд.
— Чего ты хочешь, Таня? — резко спросил он. — Чтобы я решил всё за тебя? Ещё несколько лет назад я бы обрадовался такой возможности! Но не сегодня. Не перекладывай на меня ответственность за свой поступок. Ты сделала это, потому что хотела.
Таня ещё какое-то время смотрела на него, и даже воздух между ними дрожал от напряжения. А потом она тихо проскользнула мимо него к люку и скрылась в зияющем провале.
Глеб Бейбарсов оперся локтями на стену, приглаживая волосы и пытаясь привести мысли в порядок.
Это было опасно.
Это было прекрасно.
Но он должен сделать всё, чтобы не допустить повторения. Потому что сегодня они сделали шаг к пропасти. В следующий раз они подойдут к самому краю. А в третий сорвутся.
Он думал о том, что через несколько дней Таня улетит с Буяна со своим женихом, скроется от него за тысячи километров, спрячется в густых таёжных лесах.
Увезёт с собой его сердце и душу.
И тогда он сможет ненадолго выдохнуть. Он купит в лопухоидном магазине три привычные бутылки с красной этикеткой. Он переживёт это, ведь уже столько было пройдено. И жизнь пойдёт своим чередом.
Глядя на разгорающийся над Буяном рассвет, Глеб убеждал себя в том, что всё будет именно так. Но голос, назойливый голос в его голове, который никогда не врал, твердил один и тот же вопрос, на который не было ответа: как всё может быть по-прежнему, если
его поцеловала Таня Гроттер?
Комментарий к 8. Созвездие Скорпиона
* Если слепой ведет слепого, то оба падают в яму.
========== 9. Необратимость ==========
***
Мне говорили: в глазах тех не сыщешь дна,
пропадешь и не вынырнешь — и погубит тебя она,
и беда с тобой приключится.
Что любовь это дар, книги, конечно, лгут:
тысячи брошенок ищут твой стылый след,
но когда ты заносишь над ними свои слова
— сердце за сердцем падает в талый снег.
Падает, угасая.
Оставляя горькие полыньи.
Я стою ближе всех,
обожженная и босая,
прикрывая подолом кусочек живой земли.
(Катарина Султанова. Он — дракон)
Гречка — Твои руки
Чичерина — На запах
Кино — Раньше в твоих глазах отражались костры
***
Таня опустила голову, разглядывая руку, обхватившую её талию: смуглая, жилистая, с длинными пальцами и протянувшимися под кожей канатами вен. Она так правильно лежала на ней, как будто там ей самое место, как будто рука Бейбарсова и Танина поясница были созданы для того, чтобы сосуществовать вместе.
И кровь стучала в висках, и перстень предупреждающе обжёг палец, когда Таня, осознавая всё безрассудство ситуации, потянулась к лицу Глеба. Их губы встретились.
Наконец-то, спустя столько лет — и это было самое нужное, самое правильное, что с ней когда-либо происходило.
Она сразу всё вспомнила. То ощущение полёта, и тоскливое, щемящее чувство неутолимой жажды. Её снова тянуло в водоворот, в бездну, где жар и лёд, где нет ни звуков, ни запахов, ни других людей, ничего, кроме…
э т о г о.
Его губ, её губ, их обоюдной нужды и отчаяния.
Он видел так много смерти и насилия, был так переполнен всем этим до краев, что насквозь пропитался яростью и ненавистью, и этот вкус горчил на языке, а Таня слизывала его, и не было на свете ничего желаннее этой горечи.
«Ты слишком слаба, чтобы вычерпать всю его тьму», сказал ей когда-то Сарданапал. Но зачем вычерпывать, думала девушка, ощущая напряженными мышцами живота, как Глеб вжимается в неё, зачем вычерпывать, если я могу её выпить? И она пила, пила из него, как будто хотела осушить, как будто таким образом она смогла бы выбелить те воспоминания, что были заражены тьмой его личности, слов и поступков.
Секунды падали в невозвратную вечность, и каждая следующая удаляла их обоих от того, что правильно, что просто и понятно. Они сливались — губами, телами, душами, и всё менялось навсегда, пока их рты вгрызались друг в друга, как будто каждый из них желал поглотить другого.
Когда она резко оттолкнула его, то даже не сразу поняла, почему. Не было никакого щелчка в голове, голоса, приказавшего остановиться — Тане просто стало не хватать воздуха. Но когда она избавилась от плена его губ, разум вдруг ожил и завопил от отчаяния.
Девушка прикрывала рот трясущейся рукой, пока спускалась вниз — прочь из Башни Привидений. Её губы пульсировали, и на них всё ещё сохранился вкус Глеба. И сколько она их не тёрла, этот вкус никуда не девался, он застрял у неё в горле. Ей казалось, что она вся пропахла бывшим некромагом.
Колени всё ещё дрожали, пока Таня пересчитывала ступеньки Лестницы Атлантов, но внезапно она будто споткнулась и замерла. Внизу, у подножия, стоял Ванька. Он смотрел на неё печально и потеряно. Странное чувство — как его назвать, как определить? — поднялось к горлу вместе с тошнотой, когда Таня поняла: он всё знает. Угадал, понял, и, видимо, гораздо раньше неё самой. Не сказав ни слова, Ванька развернулся и скрылся в высоких дверях, ведущих к мосту.
Таня бросилась ему вслед. Из Зала Двух Стихий доносились звуки пронзительной рок-баллады. Навстречу девушке, пошатываясь, шли в обнимку Гробыня и Пипа. Обе босые и смеющиеся, они распевали какую-то хулиганскую песенку, распространённую на Лысой Горе. Следом за ними тащились Генка Бульонов и Гуня, причём последний сжимал в своих огромных ручищах туфли жены. Замыкали процессию Ягун, Катя и Ритка Шито-Крыто под руку с Шурасиком и Ленкой Свеколт.