— Три полузащитника, два защитника и четыре нападающих, — посчитала Таня. — Кто же пятый?
Соловей молча посмотрел на неё, потом перевёл взгляд на контрабас, и Таня всё поняла.
— Ты согласна?
Казалось, вся команда замерла в ожидании. Даже горячий воздух застыл на мгновение. Вместо ответа дочь Леопольда Гроттера оседлала инструмент и взмыла вверх, к куполу, прикрывающему поле. За ней с победным кличем стартанул Ягун, а следом все остальные игроки расплывчатыми точками замелькали над белым песком поля. Соловей смотрел вверх, запрокинув голову, и улыбался. Его новая команда. Его новая надежда.
Таня глянула вниз, туда, где остался тренер. Когда она полчаса назад плавно и виртуозно опустилась на песок перед ангарами, взгляд Соловья потеплел. Она знала старика уже много лет, и поэтому могла с уверенностью сказать: в тот момент он был счастлив. И на душе у Тани стало чуть-чуть легче при мысли о том, что, ранив одну душу, она при этом смогла залатать другую.
Остаток дня прошёл в изнурительной тренировке. Первый восторг схлынул, и Таня вспомнила, что любимый драконбол — это, в первую очередь, опасный и непредсказуемый спорт, требующий невероятной физической подготовки. Её же тело за прошедшие в лесах годы слегка растеряло форму. Но оно тоже вспомнило — как и мышцы, ноющие от напряжение, суставы, скрипящие при резких замахах. К вечеру девушка ощущала себя выжатой до капли. Зато она смогла познакомиться с новичками, с их манерой игры. Каждый был по-своему талантлив, каждый — неогранённый алмаз, и Таня, выходя из раздевалки, думала о том, что новая команда ничуть не хуже их прежнего сыгранного состава.
Она шла в раздумьях, пока не поняла, что ноги несут её в противоположную от громады Тибидохса сторону — к скалистому берегу океана. Тяжёлые капли брызг ударили ей в лицо, когда девушка опустилась на песок среди серых гладких валунов. Великая, могучая сила разливалась вокруг, ей не было видно конца, и в этот момент на Таню снизошёл долгожданный покой. Как волны, омывающие берег, он разлился по закоулкам усталой души. Девушка прикрыла глаза.
Она осталась одна — ни Ваньки, ни друзей рядом — и ей было хорошо, как никогда. Это одиночество, которого она жаждала — добровольное, в правильном месте, там, где её сердце спокойно и мерно постукивает в груди, отбивая ритм счастья. Под её закрытыми веками вскипали слёзы — странные, ненужные сейчас слёзы. Счастье, простое, безыскусное, не вымученное и не наигранное, прекрасным цветком распускалось внутри, и ему было тесно: оно разрывало грудную клетку, ломало рёбра, заставляло задыхаться.
Когда Таня, наконец, открыла глаза, солнце уже тонуло в океане. Небо переливалось всеми оттенками розового и золотого, и в этом многоцветии она не заметила вспышки радуг Гардарики. Только когда вверху появилась чёрная точка и стала расти, девушка поняла, что кто-то летит в сторону скал. Она прищурилась, стараясь разглядеть, прибывшего, и кровь бросилась ей в голову.
Это был Глеб.
И чёрную ступу, и резкую, стремительную манеру полёта она узнала бы из сотен тысяч.
Укрытая массивными наростами камней, Таня наблюдала, как Бейбарсов снизился и выпрыгнул из ступы, которая тут же исчезла. Он выглядел усталым, измученным, и причиной явно был не только сложный перелёт. Его смуглые щёки ещё сильнее заросли щетиной за те несколько дней, что они не виделись.
Ощущая, как потеют ладони, девушка поднялась с песка. Глеб, хмуро разглядывающий закат, вздрогнул и смерил её изумлённым взглядом.
— Таня?
Она не стала подтверждать очевидное. Какое-то время они смотрели друг на друга, пока Таня не решила, что теперь её черёд начинать диалог.
— Что-то случилось?
Она хотела узнать, зачем он вернулся, но бывший некромаг усмехнулся, и девушка поняла, как нелепо звучал её вопрос: конечно, случилось, что-то уже давно случилось с ними обоими, и даже всё пережитое впоследствии не смогло стереть это, обесценить или сгладить.
— Почему ты здесь? — задал он встречный вопрос.
— Я… я осталась в школе, тренировать сборную.
Свистящий выдох заставил Таню вскинуть глаза. Глеб смотрел на неё, сведя на переносице чёрные брови, и в глазах его читалось непонятное ей отчаяние. Но она не успела удивиться, уже озвучивая следующий вопрос:
— А ты что здесь делаешь?
— Я работаю в Тибидохсе, — просто ответил он.
Таня в шоке уставилась на него. Быть этого не может! Быть не может, чтобы они двое случайно оказались на Буяне одновременно, в одних и тех же условиях… Случайно ли?
— Я не знаю, что сказать, — пробормотала девушка. — Надеюсь только, что нашей работе не помешает то, что случилось… эээмм… то, что произошло на крыше.
— Ты имеешь в виду то, что поцеловала меня?
Кровь застучала у неё в висках, мысли испуганно заметались в попытках придумать оправдание, выкрутиться, спихнуть ответственность за случившееся на кого-то другого. Но всё было ложью, кроме самого факта: она действительно первой потянулась к нему. Однако признать это, особенно сейчас, когда всё ещё больше запуталось из-за их с Ванькой временного расставания, было выше Таниных сил.
— Я… я тогда выпила очень много вина.
— Вот как? — произнёс Глеб, прищурившись. Его губы тронула горькая усмешка: — Я целовал тебя, Таня. И чувствовал твой вкус, и соль твоего пота, и горечь чужого дыма на твоей коже — всё, что угодно, кроме алкоголя.
Когда он успел подойти так близко? Она отступила на шаг и упрямо вскинула подбородок. Он ведь прав, он прав, Чума его подери! Вот только это ничего, совсем ничего не меняет.
— Зачем ты хочешь всё ещё больше усложнить, Глеб?
— А есть куда? — его низкий голос ввинчивался ей в уши, заставляя отвлекаться от сути фразы. — В любом случае: я ничего не усложняю, я лишь хочу честности между нами.
— Как будто нам это когда-то помогало, — резонно заметила Таня. — Я тоже не хочу недоговорок, поверь, просто сейчас… всё и без того слишком запутано. А раз нам придётся работать рядом…
— В Тибидохсе я появляюсь редко, можешь не переживать насчёт этого.
— Дело в другом. Просто я помню, как было раньше, и хочу убедиться, что…
Он шагнул вперёд, резко сократив пространство между ними до минимума. Таня сглотнула и запрокинула голову, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза. Непривычные, серые, обманчиво-холодные глаза.
— Ты боишься меня?
Она замотала головой, хотя голос в голове вопил: «Да!».
— Ты сказал, что ненавидишь меня… Тогда, в железнодорожной будке. Ты… ты меня ненавидел?
Взгляд Глеба окатил её сожалением и ледяной отстранённостью. По коже девушки пробежал мороз, уступивший место жару, от которого буквально вскипала кровь. Бейбарсов наклонился ещё ниже. Он не моргал, он почти не дышал.
— Я тебе не враг, Таня. И никогда им не стану, поверь, я скорее сердце себе вырву. Ты можешь спокойно жить своей жизнью, я тебя не побеспокою.
Его лицо было так близко, так опасно близко, и воспоминание о горячих, умелых губах захлестнуло Таню: как жадно, как страстно он целовал её, — таких поцелуев ни с кем другим быть не могло. Вспомнилось его прерывистое дыхание, его крепкое тело, прижимающее её к каменной стене, и чувства, пьянящие так, что никакого вина не требовалось.
Бейбарсов будто понял, о чём она думает, и перевёл взгляд на её губы. Тёмные ресницы скрывали эмоции, отпечатывающиеся на серой радужке, но по сбившемуся дыханию Таня догадалась, что мужчину душили те же воспоминания, что и её саму.
Он снова оказался сильнее и первым отпрянул. Отошёл на шаг, потом ещё на один. Отбросил со лба чёлку, и девушка увидела, как на безымянном пальце у него сверкнуло чёрное кольцо. Почему она не заметила его раньше? Не сказав больше ни слова, Бейбарсов склонил голову в прощальном жесте, и, обойдя Таню, направился в сторону Тибидохса.
На Буян опускался вечер. Детали острова начали меркнуть в наступающей темноте. Таня подняла контрабас, дождалась, когда тёмная фигура исчезнет вдали, и направилась в ту же сторону.
Пятнадцать минут назад всё было непросто, но хорошо. Теперь же всё стало гораздо сложнее — и при этом невыносимо, невозможно прекраснее. Внучка Феофила Гроттера чувствовала, как от этой двойственности голова идёт кругом.