И Севель вполне поняла, на что Лира намекает добродушно, Фруэла – зло, а Аника – деловито. Она создаёт проблемы для мужа и всей семьи, вероятность, что с ней разведутся, растёт день ото дня.
Устав от грозной мысли за ночь, на суд она поехала совершенно безучастной.
Но это было и неважно, в суде от Севель мало что потребовалось. Всё, что она должна была сказать: да, её зовут Севель, она работала в мастерской Солнцедара, она родила сына и отца ребёнка в лицо не разглядела, так что не может сказать, тот ли человек претендует на отцовство. Дальше ей следовало просто стоять и молчать, держа на руках малыша и показывая, из-за чего идёт спор. А спор очень быстро перетёк в ссору между мужчинами – судья лишь наблюдал. Даже не он сам, а адвокат Нумерия следил, чтоб всё не претворилось в грандиозный скандал. Судью, казалось, вполне устраивала возможность просто понаблюдать и насладиться.
Если в первые минуты Севель ещё помнила слова Лиры о споре двух мужчин за неё, то очень скоро она утвердилась, что сама по себе не имеет значения ни для одного из них. Да и сын теперь уже вряд ли оставался тем самым заветным призом. Между тяжущимися будто бы молнии готовились проскочить, и это были их чувства и их уязвлённое самолюбие, в ослеплении которым они не хотели знать больше ничего и никого. Они сражались друг с другом, и уступить для них означало проиграть.
Проиграть не желал ни один.
Однако они находились в неравном положении – у одного был опытный и умелый адвокат, тоже мужчина, поэтому мощный игрок. Он, дав противнику разойтись и распалиться, ловко принялся направлять его к пропасти, лишь изредка подталкивая вопросами. Так работяга, ничего не подозревая, признал, что отказывается делать генетический анализ за свой счёт, что действительно не озаботился повидаться с Севель сразу после того, как пошёл слух о рождении мальчика, потому что информация его заинтересовала мало, и вообще, он слишком молод, чтоб обременять себя ребёнком. Но, поскольку на мальчиков платят хорошее пособие, то он решил – не помешает. И это, судя по выражению лица судьи, было последним гвоздём в крышку гроба, где будут похоронены его амбиции и его победа в процессе.
Судья велел Севель удалиться, и она лишь на следующий день узнала, что в этом деле Нумерий одержал безусловную победу. Судья принял решение, что у работника предприятия было достаточно времени и возможностей, чтоб предъявить права на малыша Ованеса и его мать, поскольку информацию о рождении мальчика от него никто не скрывал. И, поскольку работник был не слишком заинтересован в ребёнке, а Нумерий Гил проявил о мальчике настоящую заботу и женился на его матери, он имеет право воспитывать малыша и, если желает, может оформить опеку или даже усыновление.
Обо всём этом сообщил ей сам Нумерий, очень довольный исходом. Он сиял так, словно был военачальником и одержал победу в решающей битве. Часть этого сияния в его глазах падала и на Севель, потому мужчина был ласков. О том, будет ли он брать Ваню под опеку, не обмолвился, зато попробовал супа, который Севель приготовила, от души похвалил её стряпню и погладил её по животу.
– Уже шевелится?
– Пока нет.
– Ну, ничего. Дочкой больше – дочкой меньше… Надеюсь, будет крепенькая и красивая. – Он попробовал и овощи, приготовленные для ребёнка, отметил и их. – Вкусно. Только соли мало.
– Для детей так и готовят – чтоб поменьше соли, – кротко и осторожно пояснила Севель, подавая мужу солонку.
– Да-да, помню такое… Аника хорошо отозвалась о тебе. Она сказала, что с тобой не возникает проблем.
– Только вот таких, в виде суда…
– Ну, это ничего, это мы миновали. Мне нужно, чтоб ты дружила с Аникой. Мне не нужны свары. И не ссорься с Фруэлой. Она шумная и вздорная, но я не разведусь с нею, скорее уж придётся оставить тебя. Ты поняла?
– Я ни с кем не буду ссориться.
– Вот и умничка. Покажи мне Ваню… Он болван. Он мог получить сына и упустил эту возможность, – и Севель, конечно, поняла, что Нумерий говорит о человеке, у которого выиграл в суде. – Он мог стать отцом сына и упустил свой шанс. Болван…
Нумерий обращал на неё мало внимания, пока её живот округлялся, наливался и начинал отягощать Севель. Она убедилась в справедливости слов Аники – с Ваней действительно стало трудно с тех пор, как из-за живота пришлось сперва расшить платья, а потом обзавестись новыми. Аника позаботилась об этом – привезла несколько милых одёжек, оставшихся у других жён Нумерия, и некоторые были даже очень хорошие и дорогие. Бельё, которое теперь могла себе позволить Севель, ей сперва неловко было носить – слишком красивое. Но только такое продавалось в магазинах для замужних женщин, и стоило прилично. Аника дважды сказала, что рынки теперь не для неё, не для жены и матери сына, и Севель покупала, тем более, что деньги на это ей давались.
И от дорогой покупки можно было отложить в тайный кошелёк чуть больше мелочи. Молодая женщина откладывала, хотя и не верила, что в случае беды это сможет её спасти.
Ей становилось трудно носить Ваню, но малыш всё чаще ковылял сам и даже был доволен, что может ходить за руку, а не ездить в коляске. Его радовала любая свобода – ковыряться ли в песочнице или газоне, хватать ли палочки и камушки, самому ли кормить голубей и пытаться поймать их, бродить ли по магазину с упаковкой готовых завтраков в обнимку, пока мать собирает с полок другие продукты – не имело значения. И Севель было проще отмыть мордашку и ручки, а потом отстирать одежду в отличной стиральной машине, чем оттаскивать ребёнка от очередной цели. Она лишь следила, чтоб он ничем себе не повредил.
А когда сроки родов начали подходить, к Севель зачастили Нера и Хедвига – они гуляли с мальчиком, приносили продукты, помогали снимать с верёвок бельё и гладить его. Иногда приходила Прима со своей малышкой, пускала её поползать по полу и наводила чистоту в квартире там, где Севель уже было нельзя – на шкафах и верхних полках. Забавно было смотреть, как Ваня увлечённо играет с дочкой Примы Рамилой, как «угощает» её своими игрушками и помогает катать пластмассовый поезд, с которым маленькая Рамила не справлялась.
Прима – это чувствовалось – мучительно ревновала Севель к Нумерию, но тоже считала это чувство неправильным и потому изо всех сил принуждала себя быть любезной, даже ласковой. Она и сама по себе не была дурным человеком, так что Севель всё равно было легко общаться с нею. Севель даже сочувствовала Приме, понимая, как той тяжело. Странная это вещь – чувства, они способны истерзать и возродить к жизни, они обладают абсолютной властью над человеком, потому что он не способен подчинить их себе, ведь если ему это удаётся, чувства умирают, остаются лишь ощущения. А большинству этого мало для счастья.
Сама Севель не ревновала. Она бы удивилась, если бы кто-нибудь сказал ей о такой возможности. Откуда взяться ревности? К мужу она испытывала смутные благодарность и страх, и мысль о том, чтоб соперничать с кем-то за его внимание, молодую женщину не посещали. Куда спокойнее, если он являлся изредка и совсем ненадолго, так меньше вероятности случайно его разозлить. Севель куда больше думала о том, чтоб заслужить приязнь Аники, от которой зависело её благосостояние и спокойствие, и не разругаться с другими жёнами её мужа. С ними ей приходится общаться намного больше, чем с Нумерием.
Она была уже на сносях, когда во время прогулки столкнулась с заводским мастером, тем самым, который то ли был, то ли всё-таки не был отцом Вани. Она сперва корила себя за то, что не может даже определённо сказать, тот он или не тот, но потом подуспокоилась. Потому что осознала – он этого тоже не понимает. Каждый раз, когда этот мужчина смотрел на неё, казалось, будто он ищет в памяти хоть какую-то зацепку – была, мол, у меня такая, или она просто похожа на десяток других?
Но на этот раз он смотрел прицельно, осмысленно и зло, у Севель аж кожа начала съёживаться. Она попыталась прижать к себе Ваню, но ребёнок, заинтересовавшись странным человеком, только отодвинулся – так ему удобнее было смотреть.