– Значит, вот так? – сказал он. – Ты кого побогаче захотела, дрянь? Потому мне ничего и не сказала? Вот уж действительно – у баб только деньги в глазах. Всё ты соврала про «не помню», можно подумать, за тобой мужики десятками бегают! Шлюха. Всё ты помнила, но захотела мужика побогаче. Отобрала у меня сына. А могла бы стать женой, и третьей, между прочим. А когда он тебя выкинет, и ты приползёшь, чёрта с два у тебя что-нибудь получится. На коврике в прихожей будешь спать, дура. – И шагнул к ней. Севель попятилась. – Ну, чего думаешь – бить тебя буду? Тебя, дуру, трепать без толку, всё равно ничего не поймёшь, но сын потом, когда вырастет, всё тебе объяснит и покажет, что такое лишать сына его родного отца и что за это бывает. Верно, сынок? – Ваня тоже попятился от незнакомца, потянувшегося к нему, и от неожиданности поднял кулачок. – Что, уже и сына подучила?
– Э-эй! – вмешался прохожий – совсем молодой парень. Наверное, он пока ещё не привык к своему особому положению, ещё наслаждался правом распоряжаться и готовностью окружающих подчиняться. Ему ещё инстинктивно хотелось проверить, нельзя ли покомандовать и окружающими мужчинами, а не только женщинами. – Ты чего это? Мальчишку-то не пугай, и к беременным приставать не следует.
– А ну пошёл! – рявкнул заводской мастер. – Я сам разберусь со своей женой, а ты иди мимо, не вмешивайся.
– Я ему не жена! – взмолилась Севель. – Он чужой человек, а я жена другого.
– Вы только взгляните на эту бесстыдницу, что она несёт! Посуди сам, парень – мало ли что она скажет, тварь наглая! Я ей муж, и это мой сын, а она совсем с ума сошла.
– Да он даже имени сына не назовёт! – внезапно нашлась молодая женщина, торопливо нашаривая в кармане копию свидетельства о своём браке. Она всегда носила его при себе, но сейчас трясущаяся от испуга рука не повиновалась ей.
Парень вопросительно воззрился на якобы отца и мужа. Тот заметно растерялся, с полминуты пытался что-нибудь придумать, но злость совсем сбила его с толку. Осознав, что его промедление выглядит подозрительно, с раздражением махнул рукой, бросил:
– Будет тебе, суке! – и ушёл.
А прохожий лишь со смесью сочувствия и любопытства посмотрел на живот Севель, а потом и на испуганного ребёнка. Приветливо помахал ему рукой и тоже ушёл.
Севель тем же вечером поняла, что её время пришло. Паники уже не было, разум подсказывал, что во второй раз проще проходить тот же самый путь. Однако тягота и беспокойство не оставляли её. Она набрала номер Аники, и уже та отзвонилась в клинику и прислала Неру помочь с вещами и посидеть с Ваней. На этот раз идти в больницу пешком не пришлось, за Севель приехала машина с медсестрой: и в больничное отделение для замужних помогла войти, и раздеться-разуться, а потом влезть в казённое бельё – тоже.
Молодая женщина была уверена, что на этот раз будет полегче – и тело уже готово, и тяжёлой работы до самых родов не было, и условия в отделении для замужних намного лучше – но не дождалась. Уже знакомая, но отчасти позабытая ею боль быстро свила гнездо в лоне и принялась расти – сперва поглотила тело, потом пространство вокруг, а следом и всю вселенную. Чтоб добиться чего-нибудь от Севель, персоналу больницы приходилось кричать на неё – она просто не слышала спокойной просьбы. Под конец от её сознания не осталось ничего, даже желания, чтоб это всё поскорее прекратилось, даже страдания как такового, только равнодушная усталость, изнеможение. Поэтому врача, принявшегося теребить её, чтоб показать ей новорожденного сына, она смотрела бесчувственно, безразлично. Сын – ну и что? Ну, сын, подумаешь. Можно уже сомкнуть глаза и перестать существовать?
Она пришла в себя от страстных объятий и поцелуев. Нумерий с совершенно безумными от счастья глазами вцепился в неё и всё пытался ухватить поудобнее – а это не так просто, когда женщина лежит на каталке и ни на что не реагирует.
– Я уже его видел, да, видел, он чудесный!.. Это поистине чудо, моя дорогая. Счастлив тот день, когда я встретил тебя, говорю без сомнений… Эй, а что с тобой? Что с ней? Где врач? Моей жене плохо, вы что, не видите? С ней всё в порядке? А? Вы должны ей помочь!
– Ваша жена просто устала, – ответил врач, предупредительно заглядывая под прикрывавшую Севель простыню. – С ней всё будет хорошо. Но мы отрядим к ней сиделку, она присмотрит за роженицей. Не волнуйтесь. У нас есть хорошая палата для матерей, которые произвели на свет сына.
– Да, самую лучшую. И сиделку пришлите. Моя жена должна жить, вам ясно? Сын нуждается в матери. И я хочу ещё раз взглянуть на него. Он точно здоров?
Нумерий наконец-то оставил Севель в покое, и она смогла забыться дрёмой. Её слегка разбудили, перекладывая на кровать, на чистую постель. А глаза она открыла лишь тогда, когда Аника взялась поднимать её на подушку – это было тяжело и неудобно. Потом старшая жена поднесла ей свёрток с младенцем: крохотным, красным и одутловатым, слабеньким, но очень жадным и определённо желающим подкрепиться. Младенец, умилительного в котором было меньше, чем в кирпиче, причмокивал губками, которые сложил крошечным клювиком, и едва ворочал кончиком носика, круглым, как горошина. Аника приложила ребёнка к груди Севель и спросила сурово, будто обвиняла в чём-то:
– Как тебе это удалось? Такое ведь невозможно. – И, не дожидаясь ответа, вздохнула: – Муж велел, чтоб я за всем проследила. Не беспокойся, я прослежу. Ребёнок здоров, врачи сказали, что с ним всё в порядке, только нужно кормить как следует. Здесь я тебе помогу. Я уже привезла тебе молочные напитки – там и немного кефира, и молоко с яблоком и травами. Тебе понравится, и способствует здоровью. Грудь будет болеть, но уж потерпи. Давай ему есть почаще… – Нахмурившись, Аника смотрела на Севель безотрывно. – Что у тебя болит? Врач сказал, роды были нелёгкие.
– Я так устала…
– Ну что ж… Ты дала жизнь ещё одному сыну, вряд ли судьба запросто делает такие подарки. Я постараюсь не пустить к тебе Фруэлу и Радель, но если они появятся, постоянно держи при себе сиделку. И не своди глаз с Радовита. Муж назвал его так – Радовит, радость.
– Радя…
– Можно и так называть. Я принесу тебе всё, что необходимо… Теперь для тебя начнётся совсем другая жизнь. Ты обошла нас всех. Муж так страстно мечтал о сыне, что теперь… – Аника развела руками.
Севель сразу поняла, на что та намекает. Это был опасный разговор, и его зыбкость молодая женщина почувствовала даже сквозь плотное марево дурноты, окутывавшее её с самого момента пробуждения. Она с трудом соображала, но поняла, что старшей жене нельзя дать усомниться в том, что младшая вполне довольна своим положением и угрожать ей не станет.
– Я хочу быть только матерью своему сыну. И всё. С большим я бы не справилась и ни за что не хочу. Это такой труд… Не представляю, как ты умудряешься. У тебя, наверное, особый дар.
– Ну, может и так, – зримо смягчилась Аника. – Но управлять большой семьёй действительно сможет не каждая. И хорошо, что ты сможешь спокойно заниматься воспитанием своих сыновей. Кстати, с Ваней всё хорошо, он сейчас у Неры, а потом его возьмёт к себе Лира. Её старшая дочка вместе с дочерьми Фруэлы начнёт ходить в городской лагерь, пока у них каникулы, а младшую подхватит её мать. Так что Ване будет хорошо.
– Меня здесь так долго продержат?
– Уж не меньше, чем обычно, а может, и все две недели. Радовиту нужен присмотр, а тебе – лечение. Не беспокойся.
Но Севель считала, что беспокоиться есть о чём – она скучала по Ване. Правда, до самого момента выписки не нашла в себе силы толком задуматься о том, каково ему там без мамы. Младший сын требовал слишком много внимания. Он неплохо ел, вёл себя в меру активно, со вкусом спал и охотно махал конечностями, врачи были им довольны и подбадривали «мамашу» пожеланиями «чтоб всё было ещё лучше».
В больнице Севель совершенно неожиданно открыла для себя странный и сугубо временный, но всё же источник дохода. В её палату никого не впускали, но самой Севель разрешено было выходить в коридор сколько душенька пожелает. Там поджидали женщины, и одна из них предложила денег в благодарность за то, что мать двух сыновей даст подержать себя за руку. А её соседка тут же посулила втрое больше, если Севель отдаст ей лоскуток своей одежды.