Глаза Рудены вспыхнули, но она опустила их, чтоб не выдать себя.
– Хорошо. Я безусловно подчинюсь. Но тогда позволь мне закрыть один вопрос, раз уж так получается, и больше к нему не возвращаться. Вот документы, свидетельствующие о том, что в политику очень активно стремится глава Университета, Высокий магистр Совета. Возможно, эта информация покажется тебе более важной, чем моё скромное участие в работе правительства.
– В работе правительства? – Его величество принял бумаги и, просматривая их, уточнил. – Ты так это называешь?.. А эти документы как к тебе попали? Сами собой, без усилий с твоей стороны, без попытки поучаствовать в интригах?
– Их мне принёс мой кузен. Он, если ты слышал, не так давно принял на себя обязанности азиттийского магистра, сменив предыдущего. Видимо, тогда он и получил доступ к документам.
– Да, я об этом слышал. Но он тебя ненавидит. С чего вдруг решил действовать через тебя?
– Возможно, слышал, что иногда я напрямую общаюсь с госсекретарём. А он – нет.
– Так ты об этом говорила с Немрадом на балу?
– Не совсем. Я уточняла, собирается ли он этим заниматься.
– И?
– Он не дал ясного ответа. Полагаю, он сейчас слишком занят. Я собиралась подождать и за это время, возможно, получить от своего кузена ещё что-то. Но раз запрет был наложен, отдаю всё сейчас.
Император шагнул к ней, и она почувствовала, что от него пахнет кожей и обычным парфюмом – тонко-тонко. Перед глазами была мягкая ткань лёгкого мундира, который он иногда носил во дворце, и виден был воротник рубашки. Чаще всего его величество одевался просто, мог и перед придворными появиться в джемпере или толстовке. Если он в мундире, значит, скорее всего, пришёл с заседания Малого совета. Значит, не сразу от Сурийны… Впрочем, он мог заглянуть к ней сразу после Совета. Бог его знает.
– Ты пытаешься показать себя мягкой и безупречной и думаешь, что я поверю. Но я знаю, что ты давно бы отхватила свой кусок, если бы тебя не сдерживали.
– Как именно сдерживали? И кто именно? – Она подняла глаза и посмотрела на него прямо, отчасти даже с вызовом. – Ты? У тебя нет на это времени и сил. Кроме меня хватает намного более опасных вельмож.
– Женскому правлению, моя дорогая, положен конец раз и навсегда. Я заключил в Камень собственную мать, которая решила пойти по стопам свекрови. Помнишь? Политика – игры насмерть.
– Да, разумеется. Как вообще все взаимоотношения в императорской семье. Можно не сделать ровным счётом ничего дурного и потерять голову или свободу, потому что так сложатся обстоятельства. Но со мной ты ничего подобного не сделаешь. Я могу сказать, почему.
– Просвети.
– Потому что я всегда на твоей стороне. Я всегда буду стоять за твою династию и поддержу любое твоё решение – и по обстоятельствам, и по убеждениям. И ты это знаешь. Я это многократно доказывала и ещё докажу. У тебя не так много союзников, чтоб отталкивать даже слабейших из них, а я не слабая. Ты хочешь вывести с поля одного из ключевых игроков своей партии? Твоё право. Твоё дело. Но, боюсь, ты пожалеешь об этом.
– Нет, не пожалею. Женщины не способны остановиться, когда начинают чувствовать реальную власть. Они не способны остаться в рамках разумного.
– Почти никто этого не может. Но когда человек стоит на твоей стороне…
– Хватит. Я верю в искренность твоих намерений. Но чтоб потом мне не пришлось тебя карать, я вынужден тебя ограничить. В политику тебе дороги нет, повторяю, занимайся своими женскими делами и не лезь в мужские игры.
– Хорошо. Тогда, обращаясь к делам семейным, хочу заметить, что тебе, увы, придётся казнить Сурийну. Ничего не имею против неё как твоей любовницы, но она пыталась отравить мою кузину Араму, а поскольку Арама в положении, это уже вполне государственное преступление.
– У таких утверждений должны быть серьёзные доказательства, – нахмурился государь.
– Конечно. А их тебе ещё не доставили? Значит, доставят. Я говорю от себя потому, что всему случившемуся свидетельницей была моя служанка.
– Что она делала при Араме?
– Я ей приказала. Арама плохо себя чувствовала – это было заметно даже на балу. А Валада – отличная массажистка, она может при необходимости снять спазм. Я велела ей быть при Араме на случай, если понадобится. Но Валада слишком ответственная, поняла меня чересчур буквально и бодрствовала всю ночь под дверьми покоев, буквально не спуская с них глаз. Она всё видела и немедленно сообщила всем, кому полагалось. А потом и мне. Отравленные тарталетки сразу передала начальнице ночной охраны.
– Сурийна утверждает, что это попытка Есении.
– Какая-то чушь. Есения распространяла слухи о том, что этот ребёнок незаконный. Зачем ей травить его вместе с матерью сейчас, пока даже неясно, разгорится ли скандал, пока ничего не прояснилось? Это нелогично.
– Серьёзно? Она так говорила?
– Мне она выражала подозрение. Я не обратила внимания, а сейчас вот вспоминаю. Нет, сомнительно, чтоб Есения могла иметь отношение к покушению. Ей это пока не нужно. Уверена, расследование это докажет.
Государь взял Рудену за подбородок.
– А может быть, ты просто ревнуешь, моя дорогая?
– Тогда, может быть, мне стоило бы начать с той же Арамы или Чары? – ответила Рудена, твёрдо глядя мужу в глаза. – Но если бы ты решил почаще меня посещать с другой целью, чем сегодня, не имела бы ничего против. Или вам, ваше величество, на герцогиню Азиттийскую уже не хватает сил?
Он ударил её по лицу, но не сильно, скорее чувствительно. Бросил бумаги на ковёр и толкнул жену в грудь, опрокинул на постель. Это не было игрой, раздражение и злость были настоящими. Но Рудена и теперь не дрогнула.
– Ты надеешься добиться моего внимания таким глупым способом?
– Чем я хуже Сурийны, – ответила она наобум, но уверенно, будто наверняка знала что-то, и увидела, как изменилось его лицо. Значит, случайно попала в точку. Бывает. И не так уж это и трудно. Теперь логично ожидать, что муж решит, будто его любовница разоткровенничалась с его жёнами об их близких взаимоотношениях, а уязвить его больнее было трудно.
– И с чего ты это взяла? – спросил он совсем другим тоном, чем прежде.
– А как ты думаешь?
И тогда он прижал её и впился губами в губы. Платье на груди просто разорвал, и можно было лишь дивиться силе его рук – крепкий шёлк расползся, словно хлопковая кисея, хрустнули бусины отделки. Муж был напорист и даже груб, но в этой грубости была искренность, а она ощущалась как глоток свежего воздуха в затхлой комнатушке. В императорской семье никто никогда не был друг с другом совершенно откровенен, поэтому моменты, когда хоть чуть-чуть приоткрывалась душа, и пусть в злой вспышке, но показывала себя такой, какая она есть, вызывали в другой душе неизбежный отклик. Если, конечно, душа тоже была открыта навстречу.
В том, что император внезапно почувствовал к Рудене, совсем не было любви, но страсть была настоящей, самой искренней и острой, как кончик стилета. И она ощущала не удовольствие и даже не удовлетворение, что привлекла наконец его внимание к себе вполне женскими методами, далёкими от политики. Она чувствовала возбуждение. Оказывается, очень будоражит эмоциональное внимание мужа, завоёванное вскоре после того, как пофлиртовала с другим мужчиной.
И потому Рудена задышала прерывисто и страстно. Ей нетрудно было продемонстрировать наслаждение, и она даже не задумалась о том, ощутила ли его на самом деле. Их взаимная любовная разрядка стала достойным завершением поединка, и именно это подняло женщину по ступеням физиологического экстаза к экстазу эмоциональному и отчасти даже интеллектуальному. Так что если бы она захотела откровенно и прямолинейно поделиться с кем-нибудь рассказом о том, что случилось, она просто сказала бы, что такого секса у них с мужем не было уже давно. Или даже никогда. Можно ведь немного преувеличить.