Через несколько дней после знакомства Аника привезла Севель ключи от квартиры, объяснила, что сняла ей жильё поблизости от семейного дома, и что надо быстро уложить вещи и уехать. Поскольку теперь Севель замужняя женщина, государство больше не обязано предоставлять ей жильё, останется только пособие на ребёнка. Но квартира, в которой молодая женщина оказалась, понравилась ей ещё больше, чем прежняя. Она оказалась просторнее, здесь уже были настоящая кухня и кладовая. После того как Севель разложила детские вещи так, как велела ей Аника, они сели на лоджии выпить чаю. Малыш ползал тут же. Это была почти идиллия, о которой Севель совсем недавно не могла даже мечтать.
Нумерий приезжал к ней не чаще раза в неделю, привозил мальчику всякие мелочи, держал его на коленях и умилённо тетешкал. Он нескоро остался ночевать с Севель, но, разумеется, это в конце концов произошло. И молодая женщина вполне успокоилась. Детали огромной картины сложились, и картина стала вполне логичной, то есть предсказуемой. По крайней мере, так ей казалось. Теперь она, по крайней мере, была настоящей женой своего мужа, и другие его жёны иногда приезжали к ней. То есть, в свою очередь её признали.
– Забавное дело, правда? – сказала Фруэла, когда они вместе сидели на лоджии и пробовали новый цветочный чай. – Как много существует женщин из хороших семей, которым не удаётся произвести на свет сыновей, хотя они могут дать сыновьям всё, буквально всё. А потом – раз! – и мальчик рождается у женщины вообще без семьи, без мужа, вот так просто. И это не такие уж редкие случаи, раз государство принимает меры к тому, чтоб таких детей поддерживать. Странно, правда?
– Чего же странного? – наивно ответила Севель. – Простых женщин намного больше, чем дам, которые родились в хороших семьях. Вот и получается.
– Разве это справедливо? Как ты сама думаешь?
– Я думаю, что жизнь и сама-то несправедлива. Кто-то рождается в богатой семье, а кто-то с рождения обречён на нищету. В этом тоже мало честности, но так оно есть. Видимо, этот молот одинаково бьёт и бедных, и богатых. Но бедных – всё-таки сильнее.
Фруэла ловко скрыла кривую усмешку за усмешкой вполне добродушной. И хоть и не сразу, но добавила:
– Ты же понимаешь, почему наш супруг женился на тебе. Он надеется получить собственного сына. Но раз ты уже родила одного, второго тебе не родить. Никогда. Боюсь, супруг будет разочарован.
– А мне кажется, он всё понимает. Думаю, если кто и родит ему сына, то одна из старших жён. А пока он играет с Ваней. Надеюсь, мальчик оправдает его надежды.
Севель никогда не была искусна в женских интригах и очень запоздало поняла, на что намекала собеседница и чего желала. Но столь же запоздало у неё возникло ощущение, что её ответ Фруэлу вполне удовлетворил и успокоил. А потому успокоилась и сама. Ей не нужна была вражда с другими жёнами её мужа, которые, к тому же, появились у него как положено, а не как она – впопыхах и по сомнительным причинам.
В конце концов, если бы Нумерий захотел заполучить её сына, он мог бы просто отобрать его у неё. Усыновить его через дам из опеки – ему бы позволили, он женатый мужчина с большой семьёй – и тогда Севель осталась бы за бортом, а Ованеса воспитывала бы любая из жён её нынешнего мужа. Выбор богатый.
Правда, чуть позже он сам завёл разговор о том, что это совсем не так просто.
– Знаешь, я уже подумывал о том, чтоб усыновить твоего мальчика, раз своего у меня нет и вряд ли будет. Подумывал. В опеке обещали рассмотреть заявление, но объяснили, что сперва они обязаны кое-что сделать для того, чтоб найти настоящего отца ребёнка.
– Странно… Я думала… Раз они должны, так давно начали бы искать – или нет?
– По идее да, но, видимо, пока петух не клюнул в известное место, предпочитали особенно не шевелиться. А теперь надо готовить документы, и вот, внезапно нарисовалась необходимость. Теперь будут бегать и выяснять. Тебя уже опрашивали?
– Нет.
– Ну ладно, распоряжусь, чтоб сделали это либо в моём присутствии, либо при Анике. Она умеет обуздывать этих тёток. Мне не нужно, чтоб в документах ты была записана как чёрт знает кто. Репутация семьи – это серьёзный вопрос, ты должна понимать.
– Конечно, я понимаю, – пролепетала испуганная Севель, в воображении которой начали вырастать страшные картины. А вдруг ребёнка возьмут да и отдадут какой-нибудь другой семье? Более богатой, например.
Жизнь вдруг стала слишком хороша, чтоб не бояться её потерять – вот такую, замечательную. У Севель впервые за много лет появился досуг – какое-никакое, а всё-таки свободное время. Им нельзя было распоряжаться как угодно, но и возможность каждый день понемногу вышивать, или, например, читать книжку, появилась у неё только с рождением сына. В ближайшем книжном магазине был столик, куда покупательницы приносили и складывали ненужные дешёвые книжки, в большинстве уже зачитанные, разваливающиеся. Зато их можно было брать бесплатно.
Севель брала и читала, потом даже стала кое-что покупать. Любовные романы в мягких обложках стоили копейки, можно было выкроить какую-то мелочь, а потом принести прочитанный несколько раз роман на этот же столик и обменять на что-нибудь ещё. Романы были глупые, наивные, одинаковые, но какие-то мелочи, детали потихоньку открывали молодой женщине целый мир, о котором прежде она не имела ни малейшего представления. Это открытие зарождалось в ней так же медленно, как и само ощущение жизни. Это было странно, она смотрела по сторонам, на обыденные, привычные, как дыхание, вещи и явления, словно видела их впервые, и начинала задумываться. И пока сама не осознавала, о чём именно.
В конце концов, жизнь уж больно неожиданно повернулась. Конечно, и мысли были непривычные. Как иначе получилось бы осмыслить новое бытие?
Она и раньше знала, что является подданной империи, что в мире существует знать, которая всем управляет, а трудятся простые люди. Что, хотя этот мир в основном населён женщинами, власть принадлежит мужчинам. Но, зная, никогда не задумывалась об этом. Просто принимала как факт, а факты обдумывать незачем. Обдумывать надо вопросы наподобие: как выкроить денег на еду, сколько ещё протянет пара ботинок, как бы подыскать работу получше и уберечь себя от беды. Ей даже проще было, что вопросами бытия занимаются высокопоставленные мужчины. Она едва способна разобраться в своём скудном бюджете – куда ей думать о серьёзных вещах. А значит, всё на свете устроено правильно…
Наверное.
На разговор её позвали через неделю, и вместе с нею к дамам из опеки отправился сам Нумерий. Он был зол, потому что их заставили полчаса ждать в коридоре, и с женщиной, пригласившей их в кабинет, заговорил довольно резко. Но она почему-то не спасовала. Посмотрела спокойно и сообщила, что отец ребёнка – а один из мастеров завода готов признать себя отцом мальчика, поскольку вспомнил о том, что имел сношения с его матерью – намерен заявить о своих правах.
Севель впервые увидела, как выглядит холодное мужское бешенство. Нумерий не закричал, не стал ругаться или возмущаться – он шагнул к женщине и, глядя ей в лицо, осведомился:
– Что он хочет? Заявить о правах? О каких правах? Его права закончились там, где не спешили начаться обязанности, и об этом ему расскажет суд.
– Что там ещё мне расскажет суд? – закричал из кабинета грубый голос. Мужчина, который отшвырнул женщину и встал лицом к лицу с Нумерием, был зол не холодно, и, кажется, ещё и заметно под хмельком. Судя по поведению, он как раз не прочь был поскандалить и, может быть, даже подраться. – Что, а? Я отец мальчишки, а эта шваль ещё получит своё, что как следует не сообщила о ребёнке! Где мой сын, тварь? Я хочу его видеть! Я её забираю, и чтоб ребёнка мне привезла. Живо!
– Надо ли говорить, что ты мою жену никуда не заберёшь? Надо? Она принадлежит мне, так что прибери язык и следи за тем, что ты говоришь в её адрес, – Нумерий цедил слова сквозь зубы, и несмотря на то, что выглядел он не слишком-то впечатляюще – и ростом уступал заводскому мастеру, и крепостью тела – держался так убедительно, что набычившийся мужик в один момент поблек. – Я же с тобой ничего не собираюсь обсуждать. Будет суд, там и скажешь всё что захочешь. Севель, в машину! Я тут сам пообщаюсь.