– Нет. Она рассказала мне то же самое, и испугана она всерьёз, это заметно.
– Если твоей девочке не удастся забрать средство, поручи этой побеспокоиться о помаде.
– Но что если Сурийна вернётся? Разве не нужно, чтоб снадобье её ждало?
– Нет. Мне главное другое – собственная безопасность. Поняла?
– Да, конечно. – И Лалла с обеспокоенным лицом выбежала из гардеробной герцогини.
Зато вместо Лаллы сюда вошла Валада. Она прикрыла дверь и, подойдя, проговорила едва слышно:
– Личный слуга его величества остановил меня в коридоре и велел передать вам и только вам: нет больше необходимости беспокоиться о Сурийне. О ней следует забыть. Она здесь больше не появится.
Рудена замерла, обернувшись к Валаде.
– Он только это сказал?
– Да. Только это.
– Он говорил, будет ли расследование?
– Нет, не говорил. Я не думаю.
– Верно. Раз это случилось по указанию государя или с его ведома, какое тут может быть расследование… Интересно, что она ещё умудрилась натворить?
– Я думаю, мы об этом вряд ли узнаем, – сдержанно ответила служанка.
– И вряд ли стоит об этом узнавать. Ты права. Исчезла Сурийна – и хорошо. – Рудена расслабившимися руками полезла в причёску вынимать шпильки. Обычно она этого не делала, предоставляя голову горничным, но сейчас от облегчения захотелось поскорее что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь, всё равно.
Если к исчезновению любовницы приложил руку сам император, значит, никто не будет ничего расследовать. А значит, Лалле без проблем удастся забрать опийную помаду, и никто на это не обратит внимания.
Дела действительно налаживались…
XI
Пришлось выбрать детский приют в Феро, потому что в родной городишко Севель не отпустили. Её даже из имения выпускали с огромной неохотой, но после долгих и настойчивых просьб разрешили съездить в Феро, ближайший крохотный городок, под охраной и строго без сыновей. После долгих споров и уговоров разрешили взять с собой старшего – помимо четырёх человек охраны и двух помощниц, которые сами по себе были крепкими, обученными и умели владеть оружием.
Жители Феро работали на небольшом заводе удобрений и крохотной фруктовой фабричке, где изготавливали из местных фруктов буквально всё, от джемов и мармелада до уксуса и эфирных масел. В основном же в области занимались сельским хозяйством. Здешние яблоневые, грушевые и сливовые сады прославили область, имелись свинофермы, и везде, конечно, трудились женщины. Одиноких женщин в Феро проживало очень много, заметно больше, чем в среднем по стране, но детский приют был только один. Бедный и сильно переполненный.
Севель было неловко, что её подвезли к приюту на роскошной машине графа, но спорить она не решилась. У неё схватило сердце, едва она увидела обшарпанные стены, вылизанный скверик перед входом, край огорода и одетых в серое бледненьких девочек, которые работали там. Ей показалось, что она в один момент оказалась в своём детстве, даже в животе заурчало – вспомнилось, что такое голод, хотя она не голодала уже многие годы. Замерев на месте, она рассматривала серое угрюмое здание со старыми рассохшимися ставнями и малышек в одинаковых застиранных платьицах, которые тихо, чинно гуляли на травке и даже не решались бегать. Севель знала, почему. В их приюте за беготню и шумные игры строго наказывали.
Девочки всегда должны были вести себя тихо, спокойно, быть незаметными. Их к этому приучали едва ли не с младенчества.
– Мам, – мягко позвал Ованес. – Идём?
Он сильно вытянулся за последний год и превратился в статного привлекательного юношу. Держался он так, что на него приятно было посмотреть – горделивый, уверенный в себе. В школе Восхождения Семи он недавно начал заниматься фехтованием и верховой ездой, и это благотворно сказалось на осанке. Теперь Ованес смотрелся настоящим молодым аристократом, и не поверишь, что он рождён от грубияна-рабочего и заводской работницы. И в свете всего этого его предупредительность и внимательность к матери особенно подкупала, и Севель на каждом выезде замечала, как восторженно женщины и девушки смотрят на Ованеса.
Словом, этот парень, как войдёт в возраст, сможет выбирать буквально любую, какую пожелает. Да что там, уже и сейчас может…
Женщина с удовольствием оперлась о его руку и пошла ко входу в здание, где её ждали директор и старшие воспитательницы. Твёрдая уверенная рука сына придавала уверенности и Севель, она даже смогла посмотреть в глаза директору, хотя до того буквально тряслась от испуга, усвоенного ещё в детстве.
Мужчина же широко, приветливо улыбался и был очень вежлив.
– Доброе утро, мадам. Очень рады вас видеть. Прошу вас за мной. Мы счастливы вниманию супруги нашего господина. Как здоровье ваших сыновей?.. Очень рады слышать. Надеемся в будущем увидеть в гостях и наследника его светлости. Хотите ли вы посмотреть приют или сперва передохнуть с дороги и попить чая?
– Я бы сначала взглянула на малышек, – робко ответила Севель.
Директор приюта ответил величавым поклоном.
– Конечно, мадам. Но, можно быть, ваш сын предпочтёт пока выпить чаю…
– Нет, я тоже посмотрел бы на малышек, – ответил Ованес. – Мне интересно, кто станет будущей воспитанницей в нашей семье. – И решительно подал матери руку. – Идём, матушка?
В малышовом отделении кроватки стояли в несколько рядов – младенцев было много – и нянечки суетились вовсю, напоказ. По их поведению было заметно, что такая суета им непривычна. Малыши же молчали, лишь изредка попискивали, но негромко. Севель немедленно продемонстрировали самых здоровых девочек. Даже самые здоровые выглядели не очень, но дело было совсем не в этом. У Севель вторично сжалось сердце, захотелось забрать отсюда вообще всех, но она прекрасно понимала, что это невозможно. Ну куда ей больше пяти десятков младенцев? Может, средств теперь на них и хватит, но ведь каждой девочке нужно будет внимание, а откуда взять столько хороших нянек? Вот на это у неё, Севель, уже нет ни средств, ни времени, ни сил.
И она поняла, что не может взять и подарить удачу и благополучную будущую жизнь только одной малышке из всех них. Одна будет расти в благополучии и холе, получит отличный уход и хорошее образование, выйдет в жизнь здоровенькой, во всеоружии – а что же остальные? Ну как, как выбрать ту, которой повезёт? Или все, или ни одной. Севель поняла, что, возможно, годами будет корить себя за несправедливость, и как ни уговаривала, что счастье хотя бы одной лучше, чем несчастье всех, не смогла себя заставить выбрать питомицу.
Расстроенная, она покачала головой, отказываясь подержать на руках одну из малышек, которую ей настойчиво протягивала нянька, и кивнула на дверь, мол, я бы погуляла по приюту, ещё подумала. Работники приюта встретили это предложение с готовностью и повели показывать дорогой гостье спальни, холлы, учебные комнаты. Здесь всё было почти такое же, как в том приюте, где выросла сама Севель, и при виде этих скудных неприютных помещений она снова затрепетала.
И тут из-за угла на неё выскочила крохотная трёхлетняя девочка с встрёпанными светлыми кудряшками, бойконькая, с раскрасневшимся, хоть и худеньким личиком. Она остановилась как вкопанная, увидев депутацию, и в растерянности прижала пальчики к губам. Следом за ней бежала девочка постарше, лет двенадцати на вид. Она при виде директора и сопровождающих испугалась уже нешуточно, но не бросилась обратно, а подскочила к малышке, схватила её, прижала к себе.
– Простите, господин директор.
Севель бегло оглянулась на мужчину, начавшего белеть от злости, и снова посмотрела на девочек.
– Они сёстры?
– Нет, – сказала одна из сопровождающих женщин. – Просто Нейяше часто возится с этой малышкой. Извините, госпожа, что они вас потревожили, мы сделаем обеим внушение…
– Я забираю их, – сказала Севель. – Обеих. Ведь можно?
– Конечно, госпожа, – успокаиваясь, улыбнулся директор. – Кого угодно, если пожелаете. Это Нейяше, а эта, – он показал на младшую девочку и покосился на сопровождавшую сотрудницу, ожидая помощи.