К чести Геннадия он больше ни словом не упоминал о моем позорном поведении. Ни о том, что я, оказалось, спал с главной злодейкой, ни о том, как пассивно я вел себя в те минуты, когда они со Скелетом сражались в морге.
Поскольку у нас была бессонная ночь за плечами, мы поехали по домам.
— Как там Юля? — только спросил меня Геннадий. — Вы ведь вернулись оттуда?
— Как обычно в последнее время, — ответил я. — Она ведь толком ничего не знает. Ни о том, что произошло ночью, ни о том, что мы собираемся предпринять.
— И слава Богу, — заключил Геннадий Андреевич. — Когда мы сделаем все и вылечим ее, тогда пусть все и узнает. Это мужское дело.
Я поехал к себе, и мы решили, что Геннадий позвонит мне утром следующего дня.
— Я позвоню в справочное аэропорта, — сказал он. — И узнаю, когда прибывает рейс «Алиталии».
Дома я повалился на кровать и, несмотря на все пережитое волнение, почти сразу заснул. Мне ведь не двадцать лет, чтобы бегать всю ночь, а потом на следующий день быть, как огурчик. Тем более, что предстояло сделать еще немало. Очень может быть, что возни с Левой будет еще больше, чем с Хельгой и ее подручными…
И, несмотря на все это, я ощущал легкость и приподнятость. Ведь с меня будто спала пелена, я выбрался из тяжелого кошмарного сна. Неужели все это было со мной, неужели весь этот кошмар был явью? Мое предательство Юли, и эта чудовищная противоестественная связь с Хельгой. Как я мог быть так слеп? Как мог я не распознать чудовища, монстра вблизи, рядом с собой, в одной постели, если угодно?
Согревала меня мысль о том, что теперь все сомнения и страхи позади, и мне предстоит женитьба на Юле. Теперь я особенно остро чувствовал, как сильно я люблю ее.
— Но для этого мне еще предстоит много сделать, — говорил я себе. — Хотя бы сейчас, на последнем этапе, я должен показать себя настоящим мужчиной. Надо же реабилитироваться. Нет, не перед Скелетом, конечно. Что Скелет? Может быть, я его больше никогда не увижу. Реабилитироваться надо перед собой в первую очередь, и перед Геннадием. Каков бы он ни был, и что бы я о нем не думал, а он ведь станет вскоре моим тестем… И, кроме того, он вел себя молодцом, как надо, в отличие от меня.
И хотя я понимал, что Геннадий Андреевич никогда не станет меня упрекать в ошибках и малодушии, все-таки мне очень хотелось как бы смыть свой позор. Что ж, мне предоставилась такая возможность…
Утром меня разбудил телефонный звонок Геннадия. Когда я услышал его голос в трубке, то не удивился, ведь я именно его звонка и ждал, как мы условились. Но голос его был мрачен, хотя и спокоен.
— Надевайте штаны, — сказал он вместо приветствия. — И быстро собирайтесь, я сейчас за вами заеду.
— А что случилось? — поинтересовался я, еще не вполне проснувшись и не понимая, отчего такая спешка и так холоден строгий голос Геннадия.
— Выходите на улицу через десять минут, — ответил он коротко. — Времени очень мало. Я еду к вам.
Он бросил трубку, а я принялся медленно одеваться. Позавтракать я не успел, зато успел побриться. Ведь я помнил о том, что на этот день у нас назначены важные дела, и хотелось выглядеть как подобает серьезному случаю.
Не случайно же моряки перед смертельным боем всегда надевают новое белье и новую форму — чтобы погибнуть при полном параде…
Я выскочил на улицу ровно через десять минут, все же недоумевая, что произошло и отчего Геннадий был так взволнован.
Его машина показалась почти в ту же секунду, как я бросил взгляд вдоль улицы.
— Так в чем же дело? — спросил я, едва успев сесть в машину.
— Дело в том, что произошло нечто непредвиденное, — ответил спокойно Геннадий, и только по его гуляющим желвакам на лице я понял, как трудно ему сохранять видимость спокойствия. — Я еще не знаю, что это должно означать, и в общем-то ума не приложу. Но то, что это не означает ничего хорошего — это точно. Тут нет сомнений.
Он нажал на педаль, и машина рванулась вперед. Только тогда, прибавляя газу, Геннадий объяснил мрачно:
— Телефон в квартире Хельги не отвечает…
Оставшись в квартире один, наедине со связанной и молчащей Хельгой, Скелет прошелся по комнатам, заглянул во все углы и вернулся к пленнице.