Сара верила в то, что Святой Дух наделил ее мать ясновидением взамен утраченной способности двигаться и говорить, как другие люди. Ведь этот дар начал проявляться лишь после того случая в сарае. «Пути Господни неисповедимы, — думала она. — Наверное, всемогущий Бог таким образом хочет смягчить для мамы горечь от потери здоровья». Сара считала, что именно по этой причине для несчастной приоткрывается иногда занавес времени, и она видит, что должно произойти с ее близкими. Насколько Саре было известно, этим даром обладали все христианские святые и пророки Ветхого Завета.
А сейчас Сара тщетно пыталась накормить мать. Она несколько раз подносила ложку к ее губам, но старушка упорно отказывалась есть и овсянку, и гороховую кашу. Она стиснула зубы и каждый раз решительно отворачивала голову. Все, что удалось Саре, — это заставить ее выпить несколько глотков горячего чая, настоенного на американском лавре.
— Ну, пожалуйста, мама, поешь чего-нибудь, — умоляла Сара. — Если ты не будешь есть, то не наберешься сил, и тогда не скоро поправишься.
— Придут огромные змеи. Придут, чтобы погубить нас! — еще раз с пафосом произнесла Мэри. И в этот миг ее запавшие глаза озарились вдруг священным пророческим огнем.
Сара вздрогнула, вспомнив своего сводного брата, так нелепо погибшего на кухне. Бедный Том! Его смерть потрясла все селение.
Том был на редкость крепким и энергичным мужчиной. Никто не мог припомнить, чтобы он хоть когда-нибудь заболел. И в дождь, и в летний зной он усердно трудился в поле или же хлопотал по дому и работал в саду. И все же Мэри предрекла его смерть. Она сказала, что Том умрет, и при этом именно на кухне. Господь явно одарил ее способностью видеть то, о чем другим людям не следовало знать.
А вдруг и на этот раз ее заявление исполнено глубокого смысла? Что если она и теперь прорицает истину?
Слова звучали убедительно и зловеще. Мэри выговаривала их с какой-то торжественной уверенностью и было похоже, что сама она знает гораздо больше, чем говорит, и весь жуткий смысл этой фразы не является для нее загадкой.
— Придут огромные змеи… Они придут, чтобы погубить нас.
Саре вдруг показалось, что она заметила через окно какое-то шевеление на опушке, словно из леса начали выползать огромные ядовитые гадюки. Бедная женщина попыталась представить себе, что может случиться дальше, и затряслась от страха, подумав о том, как они пробираются в комнату, и их холодные и скользкие длинные тела обвивают ее саму и всех домашних.
Глава вторая
В тот же день, когда Мэри Монохэн изрекла свое страшное предсказание, супружеская чета психиатров Чарльз и Анита Уолш отдыхали в тени плюща на широкой каменной веранде своего особняка в поместье Карсон. Это был роскошный старинный дом на десять комнат, украшенный изящными белыми колоннами, высокие окна которого на ночь прикрывались белоснежными ставнями. Супруги обедали. Еду подавала чернокожая Бренда Мичам, исполнявшая одновременно обязанности экономки и поварихи. Сама Бренда и ее двадцатилетняя дочь Мередит питались на кухне, отказавшись разделять с хозяевами трапезу на веранде. С самого начала и Чарльз, и Анита чувствовали себя неуютно от того, что им приходилось содержать прислугу, и всячески пытались обращаться с Брендой, как с равной. Но мало-помалу они начали понимать, что и слугам непривычно такое обращение. Им гораздо удобнее просто подчиняться хозяйской воле и не вносить в свою жизнь дополнительных сложностей, и поэтому теперь Бренда и Мередит только и ждали, когда же Уолшам надоест такая демократия, вопрос будет закрыт и к ним начнут относиться, как и подобает к слугам, и не более того.
Оба супруга Уолш работали в психиатрической клинике в Ричмонде, довольно далеко от своего поместья. Чарльз Уолш в свои сорок пять лет сохранил прекрасную атлетическую фигуру, хотя для своего роста и казался, возможно, несколько худоватым. Он постоянно поддерживал себя в отличной спортивной форме, для чего, будучи в городе, трижды в неделю ходил играть в гандбол, хоть это и требовало от него тщательного расчета времени, чтобы хобби не повредило его работе с пациентами. У него были густые белоснежные волосы — черноволосый в юности Чарльз поседел сравнительно рано, к тридцати годам, но несмотря на эту седину лицо его выглядело на удивление молодым и свежим — на нем не было ни одной морщинки, а в глазах светился почти что мальчишеский задор.