— А ты своим эльфийским богам чего не молишься? — спросил меня Дуст, и его голос прозвучал неожиданно громко: артиллерийский обстрел закончился, да и минометы перестали кидать по «тараканам» мины.
— Пошли! Пошли! — заорал комбат, орали «собаки», надсаживался Салахетдинов. И все это в звенящей тишине, на несколько мгновений опустившейся на холмы после артподготовки. Ну, пошли, так пошли… А против дракона я ничего не имею, прекрасный мог бы получиться отвлекающий фактор…
Пошли вперед не мы, а первая волна: шесть огнегрупп. Десять метров, двадцать… Шли они клином, и первая группа осветилась огнем, вырвавшимся из сопел ЛПО. Пламя вознеслось над склоном, в нос шибануло гарью, кисло-сладким запахом бензина, а потом я едва успел наклонить голову, как весь мой завтрак — каша ячневая, хлеб черный, двухсотка, кислый компот из сухофруктов — оказался на траве передо мной. Хорошо хоть, сапоги не забрызгал. Как пахнет сгоревшая плоть — не передать… Запах этот я не забуду никогда, к гадалке не ходи. А я ведь всегда хвалился своей «толстокожестью», да и никаких моральных дилемм не разрешал… «Тараканов» надо уничтожать, иначе они расплодятся, и всем прочим разумным придется сильно потесниться… Это в теории. А на практике было бы лучше не обладать хорошим нюхом. Колени у меня дрожат, на лбу испарина, спина под «вшивчиком» взмокла. Хорош, бегун! Да-а, если б можно было туалеты драить, подписался бы, не думая. Может, комбат согласится оставить меня при штабе? Я бы там сортиры так драил, так драил… И с контрразведкой я связан, неужели капитану не сказали? А я бы речевки сочинял, хорошие, не то, что давеча орать пришлось… Трусость протягивала зачетку и умильно улыбалась. Молодец, быстро освоилась…
— Ватно-марлевую тебе нужно. Или просто фильтры сделай из чего-нибудь, — посоветовал позеленевший Колдун, — когда мы пойдем, будет еще хуже… В крайнем случае противогазы наденем…
Спасибо за совет. Я обвел глазами настороженных «псов», стоящих вокруг двумя цепями. За второй цепью, отошедшей от нас метров на восемьдесят, стояли зилки с огнесмесью, был развернут командный пункт, изредка вспыхивала позолотой кокарда на фуражке незаметно слинявшего штабс-капитана. Ломануться на них? Почти полсотни метров пробежать придется! Шансов — ноль. Зато в сторону становища гоблинов, то есть «тараканов», дорога свободна. Думаю, километров за пять-шесть армейцы высадили десант, захвативший обнаруженное становище в классический «мешок», и пройти «тараканов» насквозь вовсе не значит благополучно смыться… Вырвал подкладку из кармана галифе, разорвал надвое, смочил из фляги и засунул кусочки ткани в ноздри. Помогать — не помогает, но отвлекает изрядно. Дышать тяжело, и в горле першит. Подышу, чуток попривыкну, да и выброшу к такой-то матери…
— Принюхаешься, пообвыкнешь! — покровительственным тоном заявил мне Дуст, ухмыляясь и жадно втягивая трепещущими ноздрями этот ужас.
Меня затрясло с новой силой, но не только от запаха, а еще и от злости. Злость? Это хорошо, это должно помочь…
— Пошли! Пошли! — заорали «собаки», совершенно не беспокоившиеся по поводу того, что мы можем «единицу» разрядить прямо на них.
От нервов просто, а не от ненависти. Я шел по центру, чуть впереди, по причине неопытности. Понятно: у меня не должно быть шансов подпалить «своих», хотя я совершенно серьезно рассматривал такой вариант. Командиром тройки считается, конечно, Колдун, поскольку он «замок», человек при должности. Но без полномочий. А самым опытным среди нас можно считать Дуста, но это его поведение мне лично кажется странным.
Я уважаю спокойствие профессионала, его улыбку. Иногда, правда, и она не к месту. Помню, один приятель, хороший рукопашник, весьма профессионально выламывал руку какому-то живчику, решившему достать оружие в «общественном месте», а на губах у него в тот момент застыла совершенно идиотская улыбка. Это так тренер, помешанный на «восточке», научил — всегда улыбаться во время рукопашной схватки. Метелила потом моего приятеля целая толпа. Когда мне удалось к нему пробиться, выяснилось, что все решили, будто он сошел с ума…
Я понимаю лишь похожую на улыбку отрешенную гримасу человека, чей разум говорит: «Нет, это все не я! это все не со мной!» Не уважаю, но понимаю. И даже сочувствую медлительности, «заморозке» ступорящих солдат. Радостную возбужденность Дуста я готов принять только в том случае, если он мстит за погибших товарищей. Только что-то мне говорит, что старожилам из штрафной роты глубоко наплевать, что происходит с их «товарищами». Надо за Дустом присмотреть…