— Как же они вынесли камни — тебя что, в мастерской не было?
— Да не было, конечно, я с рудокопами ругаться побежал… — Гном скривился, ему явно не хотелось распространяться на эту тему. — Сначала по телефону ругался полчаса, потом еще и побежал — доругиваться. Веришь — нет, терпеть не могу отношения выяснять, а приходится…
Я ему, конечно, посочувствовал, тем более что гномы ругаются обычно не от вредности, а от привычных этому племени въедливости и стремления все сделать наилучшим образом.
Допивая вино, я посматривал на выход, где все так же стоял крепкий урядник, опираясь спиной на стойку, но не присаживаясь на стоящий рядом высокий стул, выполненный из темного лакированного дерева и снабженный чрезмерно маленькой спинкой, а заодно и неудобным упором для ног. Краем глаза он контролировал зал ресторанчика, но смотрел вроде бы не на посетителей, а на дверь. И короткий помповик, равно как и рукоятку пистолета в открытой кобуре, наглаживал кончиками пальцев. Что-то у доблестной полиции действительно идет из рук вон… Интересно, нам отсюда можно уже уходить или лучше не рыпаться? Все остальные, смотрю, сидят на местах и имеют вид унылый и тревожный одновременно.
Неожиданно начавшаяся где-то рядом стрельба резанула по нервам так, что, выхватив револьвер из кобуры, я чуть было не сбил прыгнувшего к окну Глоина, в руках которого появился странный агрегат, больше похожий на обрез двуствольной вертикалки, чем на пистолет. Гном даже покачнулся. Я, правда, отлетел метра на два.
— Назад, назад! — Бешенству урядника не было предела, но он не стал выбегать из кабака — приказа, видимо, такого не было. — От окон! От окон все отошли! — И прибавил пару непечатных выражений для понятности.
Ну и ладно, ну и отойдем, раз полиция о нашем здоровье так беспокоится. А стрельба-то приближается — это ежу понятно, даже армирцы хмурятся, хотя этот народ славится своим легкомыслием. Кабатчик Николай достал откуда-то из-под стойки что-то древнее — системы Бердана, кажется, с длиннющим стволом и деревянным прикладом. Надо проследить, чтобы на меня не направлял, — неизвестно, как на него паника подействует. Стрельба усилилась, чуть затихла, стала удаляться — кажется, в сторону пристани.
Я подошел к окну — Глоин как стоял возле него, так и стоял, — разве что на шаг, не больше, отошел.
— Что там?
— Да не видно ничего, заборы же кругом… Ага, Иван Сергеевич поспешает. Сейчас новости узнаем.
В наступившей тишине мы особенно отчетливо услышали тяжелые шаги большой компании людей на крыльце ресторана, и вскоре в кабак ввалилась целая толпа полицейских, все с длинностволом, а один так вообще с «льюисом». Ого! Ото всех входящих воняло сгоревшим порохом, злобой, недоумением и страхом.
— Видел? — Иван Сергеевич и не собирался беседовать с «гражданскими». Его вопрос был обращен исключительно к уряднику, стоявшему у входа. — Тут все в порядке? — Пристав обвел колючим взглядом помещение ресторана, но вроде не заметил никакого особого беспорядка.
— Откуда? Заборы сплошняком… — Полицейский почти дословно повторил слова Глоина.
— Те трое, которых здесь взяли, в камере обратились в каких-то тварей. Очень сильных. Слились в одну, стенку проломили… проломила. Тварь быстрая, чешуйчатая. Быстро бегает, прыгает. Сначала сюда поскакала, потом, после обстрела, ушла в сторону пристани — и в воду… Обстрел видимого успеха не принес.
— Что?
— Повторить? Подробности потом. Остаешься с Ярославом, — тут пристав кинул на пулеметчика. — Никого не выпускать. Мы ввели чрезвычайное положение…
Слова пристава прервал свистящий звук: гарнизонная пушка выпустила свистелку — снаряд, издающий пронзительный свист, из-за того, кажется, что болванка, которой стреляют, прорезана какими-то загогулистыми дырками. Впрочем, может, и не дырками, но свистит так, что зубы ломит. И сразу после этого в небо взвились две красных ракеты. Вот, значит, как в Сеславине чрезвычайное положение вводят…
Иван Сергеевич с командой усвистали, а мы опять остались в кабаке. Пулеметчик занял позицию у окна, отогнав наконец Глоина, хотя в окно уже не было видно ничегошеньки, так что полагались мы исключительно на слух. Минут через пять заработала артиллерийская батарея гарнизона, но после четырех выстрелов замолчала. Попали? Не попали? Прошло еще два часа. Совсем стемнело. Хорошо, что лето на дворе, — хоть что-то видно, если к стеклу носом прилепиться. Все устали сидеть, в глотку ничего не лезло, даже Николай-трактирщик имел вид выцветший и недовольный.