— Мне нужны вы, — громко выговариваю я и Костя переводит взгляд на меня.
— Цель? — чуть подавшись вперёд цедит он и я сразу чувствую легкий запах спиртного.
— Могу я войти? — вопросом на вопрос отвечаю я.
Если я заикнусь сейчас про Киру, он может меня не впустить, а мне очень нужно с ним серьёзно поговорить. Не на улице же обсуждать личные вопросы.
— Не можете, — щурясь говорит Костя, а потом быстро добавляет, — гараж сейчас не работает, поэтому уходите.
Костя делает шаг назад и намерен закрыть дверь, но я успеваю проговорить.
— У меня важный разговор к вам. Очень важный.
Григорьев останавливается и хмуро бросает.
— Сомневаюсь.
Дверь захлопывается и мне приходится приложиться к ней губами и прокричать.
— Кира живёт у меня… ей плохо.
Возможно Костя не слышит моих криков, но я отчаянно ору.
— Она в буквальном смысле погибает… Ну откройте же эту чёртову дверь.
На десятой секунде я снова решаю долбиться в дверь, но она неожиданно распахивается. Причём Кости на пороге я не вижу, а это значит, что я могу войти. Так ведь?
Темнота в помещении вначале ослепляет меня, но практически сразу зажигается свет и я осматриваюсь. Идеальный порядок гаража портит целая батарея бутылок от спиртного. Они стоят вдоль стены и совершенно не вписываются в окружающую действительность.
Я прохожу дальше и тут с боковой двери выходит Костя. В руках у парня бутылка с минеральной водой, на которой он торопливо закручивает крышку.
— Сразу хочу сказать, что Кира не просила меня приходить к вам и ей ничего не известно об этом визите, — воодушевлённо начинаю я и пытаюсь поймать взгляд Кости, но он смотрит куда-то в сторону.
— Мы с ней в больнице сдружились, а после выписки я забрала девочку к себе… У нас с мужем большой дом недалеко от Центра.
Костя продолжает молчать, даже его лицо остаётся безэмоциональным словно гипсовая маска. Такая же белая и такая же непроницаемая.
— Это я заставила Киру позвонить вам, — неожиданно даже для себя выговариваю я и Костя поворачивает голову в мою сторону, — она скучала, мучилась и я предложила ей это.
Парень хмурится и даже через щетину я вижу как по его щекам ходят желваки.
— Но как оказалась сделала только хуже, — продолжаю я и начинаю мерять шагами комнату, — у неё снова случился нервный срыв и я упросила врача…
— Не нужно, — резко прерывает мой монолог Григорьев.
Я не понимающе смотрю на Костю, а он хмуро продолжает.
— Кира… она сродни соковыжималке. Выжимает из всего и всех всё, что ей нужно, а потом… то что осталось, на хер выбрасывает. Сколько добра в неё вкложишь, стольким говном потом и умоешься… Она паразит и прекрасная актриса… Инсценирует всё, что угодно…
Я открываю рот, чтобы сказать как он не прав, но парень резко вскидывает руку и сжав челюсти выплёвывает.
— Хватит! Я сыт по горло и очень устал… Скоро вы сами всё поймёте.
— Вы не правы и…
Я не успеваю договорить, потому что Григорьев вновь вскидывает ладонь и хрипло перебивает меня.
— Уходите и не приходите больше. Вы находитесь под влиянием волчицы в овечьей шкуре, но как только вы станете ей не нужны, она скинет шкуру и пройдется по вашему сердцу грязными ногами.
Глава 11
Прошло около 4-х лет
В автобусе было довольно душно. Несмотря на начало мая, на улице стояла тридцатиградусная жара. Теплая водолазка, которую я с утра натянула, чтобы не замёрзнуть в холодной столице, в средней полосе страны, оказалась совсем неподходящей. Можно было ехать на поезде, в нём было бы прохладнее, но в автобус мне было физически легче подняться, нежели в поезд. Да и в автобусе я могла безопасно вытянуть ноги, а не сидеть почти четыре часа боясь, что тебе отдавят бесконечно ноющую правую ногу.
Прикрыв уставшие веки, я в который раз растёрла занемевшее бедро и в голове всплыли слова доктора, сказанные более четырёх лет назад.
— Даже если и встанешь на ногу, то ходить всё равно не будешь, Бойцова. Это я тебе как травматолог с сорокалетним стажем говорю.
Я тогда точно также прикрыла веки и пообещала себе, что обязательно поднимусь с инвалидного кресла и непременно буду ходить. Постепенно, но я выполнила своё обещание. В первую очередь я сделала это для Маргариты….
При воспоминании о делах минувших дней, в голове всплыло заплаканное лицо Риты. Только она всегда была за меня и рядом со мной… Всегда понимающая и до мурашек родная. Даже когда я совершила самое страшное, на что способен человек — попыталась отнять жизнь… свою жизнь, она не бросила меня на произвол судьбы. Любимая подруга Маргарита!
Сколько я не пыталась, но так и не смогла вспомнить как оказалась на окне второго этажа Ритиного дома. Очнулась уже на земле. Боли совсем не чувствовала, было какое-то всепоглощающее оцепенение. Я не могла пошевелить даже мизинцем на руке — так и лежала, абсолютно беспомощная, на мерзлой, покрытой снежным настом земле и смотрела в серое мартовское небо. А потом мне стало неожиданно тепло и приятно, отяжелелые веки опустились и я погрузилась в сон.
Следующее пробуждение было совсем другим. Было одновременно больно и холодно. Кожа закипала, а нога горела огнём. Я попыталась открыть глаза, но веки не воспринимали моих порывов. Из горла, кроме хрипа не выходило ни единого звука. Вот тогда я по настоящему испугалась! Наверное ко мне пришла смерть, к которой я так часто стремилась, но которую, как оказалась совсем не желала. А потом свет вновь потух и я погрузилась в небытие.
Только через неделю, когда пришла в себя, я узнала от врача, что самолично подписала себе еще один приговор. Через день должен был состояться консилиум, на котором решат, что со мной дальше делать — ампутировать правую ногу здесь или отправить меня в столицу, чтобы сделали то же самое там. Оказывается мой безумный прыжок в неизвестность, привел к многочисленным травмам и переломам ноги, которую врачи несколько дней безуспешно пытались спасти. Из менее серьезных травм, как тогда выразился врач, у меня было сотрясение мозга и перелом копчика.
Я смутно помню то время, только непрерывная борьба Риты чётко отзывается в памяти и сердце. Угрозами, уговорами и, как я подозреваю, деньгами, она смогла заставить врачей перевести меня в столицу, где мне были сделаны ещё две операции, на которых ногу всё таки удалось спасти. Врачи физически ногу сохранили, но всё время повторяли, что наступать на неё или тем более ходить, я точно уже не смогу.
Но я смогла! Ради Риты, не ради себя. Не могла я подвести её. Не могла предать её веру и надежду. Только ради Риты я стала жить, да и сейчас живу. Если бы не она… ничего бы не было.
В столичной больнице я провела почти год. Год реабилитации, год веры, год бесконечной боли и год нескончаемых воспоминаний…
Вначале я научилась стоять на правой ноге, потом стала делать первые шаги… Врачи за голову хватались, когда видели с каким упорством я шла к своей цели. А я, в свою очередь, всё время ждала вечера, когда позвонит Рита и я ей расскажу, чему научилась. Подруга звонила и мы вместе плакали и смеялись, празднуя всё новые и новые мои успехи.
В больнице, помимо реабилитации, я готовилась к экзаменам и через год поступила в институт на экономический факультет на бюджетное отделение. Как инвалиду, мне сделали небольшую поблажку по общей сумме баллов, но об этом я не думала. Главное поступить, а учиться я буду на максимуме сил.
После выписки я месяц жила на квартире, а после переехала в общежитие, где прожила весь первый курс.
На втором курсе пришлось перевестись на заочное отделение. Пенсия была совсем небольшая, а я хотела отсылать немного денег Рите. Они с Фёдором столько сил и средств на меня потратили, хотелось хоть как-то это компенсировать. Лукъяновы конечно были против перевода на заочку и против денег, но я настояла и они смирились. Тем более год назад у Риты с Фёдором родился малыш и деньги были им не лишние, пусть и мои копейки.