— Граммофон не играет. При переезде сломалась мембрана… Там пустяки, надо будет как-нибудь припаять…
(Надеясь, что он исправит граммофон, я позже наточил на бруске десятка два иголок. Услышать голос этого граммофона стало моей мечтой, но мечта эта так и не сбылась.)
Запомнилось также наше возвращение домой. И не все возвращение, а только кусочек. Где-то на полпути мы присели отдохнуть на поваленную ветром осину. Откуда она взялась на берегу Виляйки? Кругом рос только кустарник. Вершина осины касалась воды, а ствол лежал на берегу. Гриша молча смотрел на воду, а я сидел рядом. Плеснула большая рыба, и по тихой воде пошли круги.
— Вот тут карась хорошо клюет, — проговорил Гриша. — Один раз я здесь десять штук взял…
Этот случай я помнил. Мама пожарила тогда их в сметане. Превкусные были караси, только очень уж костистые.
Так закончился наш поход в Алмазово.
В феврале мама ходила в Алмазово и, вернувшись, сказала, что Нюра родила девочку, которую назвали Светой. Теперь я стал дядей… Оказывается, и второклассники могут быть дядями.
От отца мы получили письмо — их часть стояла на отдыхе. Он сообщал, что видел пленных немцев, обутых в огромные, сплетенные из соломы валенки. Мама и я сразу написали ему о всех наших домашних новостях.
Однажды, в начале марта, кто-то постучал в ставню. Вошла Нюра, вся в снегу, худая-прехудая, со Светкой на руках. Светку положили на кровать и перепеленали.
— Мама, — сказала Нюра, — Кирилл ушел на фронт. Я решила до конца войны жить у вас. Господи! — воскликнула она. — Я же ведь не одна… Совсем забыла.
Не одеваясь, она выбежала на улицу и привела старика в широченном тулупе и с кнутом.
— Вот — Степан Иннокентьевич… Наш возчик.
— Степан Иннокентьевич уже были у нас, — вгляделась мама в старика. Вспомнил его и я. Он и сейчас все время улыбался и заискивающе говорил:
— Не извольте беспокоиться…
Степан Иннокентьевич принес со двора замерзший фикус и узел с какими-то вещами.
— Вот и все, что мы нажили, — засмеялась Нюра.
— Какая важность, — махнула рукой мама.
— И правда, — кивнула Нюра, — не в этом счастье.
— А граммофон? — спросил я.
— Граммофон? — Нюра помедлила, наморщила лоб. — Не помню, где он…
— Я дарил тебе Рыжика, — напомнил я.
— Рыжик остался в Алмазове, — отвечала она, — он там единственный кот на всю школу. Будет охотиться на мышей.
Нюра погладила меня по плечу, и я понял, что спрашивать больше не надо.
Она рассказала, что Кирилл Петрович сразу после нашего посещения был мобилизован. Все книги Нюра отдала в школьную библиотеку, а домой привезла только фикус, Светланкины пеленки и незаконченную рукопись Кирилла Петровича.
Возчика напоили чаем и хотели оставить ночевать:
— Куда на ночь глядя, да в такую метель?
Но старик настоял на своем:
— Не извольте беспокоиться… Лошади сами дорогу знают…
И уехал.
Так сестра стала опять жить у нас.
Весной сорок второго года Гриша ушел из школы и поступил работать на фабрику, сперва учеником, а потом фрезеровщиком. А летом получил повестку. Когда он увидел ее, то схватил меня под мышки и крутанул вокруг себя. Я попросил:
— Еще!
Он крутанул еще раз, я задел ногами спинку стула. Стул опрокинулся. На шум пришла мама.
— Что это вы развоевались?
— Вот! — показал Гриша повестку.
Мама стала очень грустная и весь вечер молчала. И мне и Нюре тоже жалко было расставаться с Гришей. Я спросил его:
— Тебе дадут автомат?
— А как же!
Вот тогда я понял, что Гриша теперь совсем взрослый человек. Я напомнил ему:
— Ты обещал мне сделать самокат.
— Вернусь — сделаю.
Посмотрел на меня и похлопал по плечу:
— Ну чего, Федул, губы надул? Немцев надо прогнать. Никто за нас этого не сделает.
На другой день мама, я и Нюра со Светкой пошли провожать Гришу. Полдня сидели на затоптанной, повядшей траве против кирпичного здания военкомата. Здесь же почему-то оказалась девчонка из соседнего дома — Лена Киселева. Она села вместе с нами, и Гриша держал ее за руку.
Потом с крыльца военкомата сошел военный, приказал мобилизованным построиться по росту в один ряд. В руках он держал список и выкрикивал фамилии и имена. Когда он назвал: «Агеев Григорий Захарович!» — Гриша звонко откликнулся:
— Я…
Ох как было завидно. Как хотелось, чтоб крикнули: «Агеев Константин Захарович!»
Потом мобилизованных построили в колонну по четыре и куда-то повели. Мы сперва остались на месте, затем догнали колонну и пошли в толпе женщин. Так дошли до Красных казарм на краю города, и на прощание Гриша помахал нам рукой. С утра было холодно, и потому он надел свое черное драповое пальто, но к обеду стало жарко, он расстегнул его. Таким он и запомнился мне: с росинками пота на лбу, в расстегнутом пальто, между расходящимися полами которого виднелась белая рубашка. Некоторое время мы постояли перед окнами казарм, но Гришу не увидели и пошли домой. Пошла с нами и Лена. Дома меня отослали наверх, где теперь жила Нюра со Светкой, и я слышал, как внизу мама и Лена всхлипывали и утешали друг друга. А когда Лена уходила, мама поцеловала ее.