— И можно будет разбирать эти постройки?
— Не можно, Родион Ильич, а нужно.
— Да, это, пожалуй, единственный выход… Здорово придумали, товарищ подполковник.
— Не я это придумал, Родион Ильич. Война…
Я рассказал Шаповалу, как одна из частей нашей армии во время летнего отступления была прижата противником к болоту. С трех сторон немцы, а с четвертой неширокое, но непроходимое болото. Время уже клонилось к вечеру, а фашисты воевали по расписанию: днем воюют, а вечером и ночью приводят себя в порядок, отдыхают. Так было и в тот раз. Убедившись, что окруженные не намерены сдаваться, немцы отложили до утра операцию по их уничтожению. Утром гитлеровцы повели наступление по всем правилам военного искусства, но не помогли им ни правила, ни искусство. Окруженная часть исчезла. А подвел фашистов собственный распорядок дня. Болото действительно оказалось непроходимым, пробиться сквозь боевые порядки противника не представлялось возможным: хотя в составе полка имелось несколько танков, боеприпасы у танкистов давно уже кончились. И тут пришла кому-то счастливая мысль: разобрать в ближайшей деревеньке все постройки и за ночь настелить дорогу через болото. Работали все: и красноармейцы, и командиры, и местные жители. А с первыми лучами солнца арьергардные подразделения уже раскидывали за собой спасительный настил, по которому прошли сотни ног, проскрипели колеса повозок, осторожно проползли гусеницы танков. Гитлеровцы не нашли на болоте ни одной живой души…
Родион Ильич Шаповал был не только очень добросовестным и дисциплинированным работником, с каждым днем все больше раскрывались и его организаторские способности. В короткий срок ему удалось заготовить достаточное количество бревен и построить постоянную линию в две цепи. В работе здесь опять отличился взвод старшины Тимашева. Восхищаясь старшиной и его красноармейцами, Шаповал с гордостью называл их «гвардейцами». Шаповал и Тимашев так сдружились во время строительства этой линии, что часто ели из одного котелка и курили из одного кисета.
Я как раз был на узле связи, когда подключили вновь построенную телефонную цепь.
— Давайте проверим связь, товарищ подполковник, — слышу взволнованный и радостный голос Шаповала. — Как слышите меня?
— Прекрасно, Родион Ильич! А в какую цепь вы включились?
— В первую.
— Я тоже.
— Слышимость отличная, — радуется Шаповал.
— Теперь вот что, Родион Ильич, оставайтесь на первой, а меня переключат на вторую.
Тут и произошел казус. Телефонные аппараты были включены в разные цепи, а разговор наш продолжался.
— Товарищ Шаповал! Вы уверены, что линия исправна? Нет ли где сообщения проводов?
— Линия исправна, товарищ подполковник, я только что все просмотрел.
Для меня стало ясно, Шаповал не учел при подвеске цепей электромагнитной связи между ними и не сделал скрещивания проводов, а без этого при наличии двух цепей невозможно иметь два телефонных и два телеграфных канала. Спрашиваю его:
— Каким способом вы произвели скрещивание проводов?
— Виноват, товарищ подполковник. Я думал, что на восемнадцать — двадцать километров можно работать без скрещиваний.
— Родион Ильич, даю десять часов сроку. Душа из вас вон, но чтобы к утру обе цепи гремели…
— Будут греметь, — упавшим голосом отозвался Шаповал.
И действительно, к утру следующего дня линия «гремела». К тому времени связисты смонтировали второй комплект Бодо в штабном автобусе, и ВПУ стал иметь прямую телеграфную связь со штабом фронта. В дальнейшем в автобусах смонтировали телефонную станцию, кросс и телеграфные аппараты СТ-35. Так появился у нас подвижной узел связи армии.
А пока наш ВПУ помещался в лагерных палатках. В одной из них, где развернули телефонную станцию, пришлось жить и мне. В палатках круглосуточно топились печурки, но работать стало невозможно — коченели руки. Утром на ВПУ приехал Шаповал, и я пригласил его в свою палатку «погреться».
— Проходи, Родион Ильич, раздевайся, грейся, небось промерз в дороге-то…
Шаповал взялся было за крючки полушубка, но вовремя спохватился.
— Палатка-то у вас прогорела… Холодина… Как только вы тут живете?
— Живем плохо, а вот что будем делать дальше?..
— Да, — сочувственно произнес Шаповал, — здесь нужно что-то придумать. Подождите, товарищ подполковник, я сейчас.
Через несколько минут он вернулся вместе со старшиной Тимашевым.
— Палатку-то как прожгли, — сразу заметил хозяйственный Тимашев. — А печку здесь топить бесполезно… Но ничего… Мы вам, товарищ подполковник, такой дворец смастерим, все завидовать будут. Прямо на озере поставим. Благо бревна еще остались.
— Хорошая мысль. Только уж если делать, то побыстрей. А то возьмем Старую Руссу, и не придется пожить во дворце…
* * *
Домик нам соорудили действительно быстро, а вот со Старой Руссой получилась осечка. Завязались ожесточенные бои. Неумолчно гремели орудия, деловито стучали пулеметы, гулкие взрывы взметали в вышину бурые фонтаны перемешанного с землей снега. Город заволокло дымом. Но как только наши лыжники поднимались на штурм, подступы к Старой Руссе озарялись долгими дрожащими вспышками, с шуршанием шлепались мины, засыпая наступавших смертельными осколками. Лыжники, прижатые к земле, закапывались в снег, а потом, когда стихал вражеский огонь, возвращались на исходные позиции, таща на волокушах раненых и убитых товарищей.
Немцы сопротивлялись ожесточенно. И не только под Старой Руссой. Отдельные населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Связистам приходилось не только быстро прокладывать линии, но порой еще поспешнее снимать их. Кабель ценился на вес золота, и связисты считали бесчестьем оставить врагу хотя бы несколько метров.
НП артиллеристов в одном из сел находился в овине. Пехотные подразделения получили приказ отойти на новый рубеж. Командир батареи, взяв разведчиков, также отошел на новый НП. Красноармейцы Судкицын, Маршавин и Смирнов решили снять телефонную линию.
Смотав кабель, Судницын побежал к саням, где его должны были ожидать товарищи. В это время послышался шум мотора. Из-за домов выполз немецкий танк, и тут же глухо ударила танковая пушка. Когда рассеялся дым и танк, развернувшись, пополз обратно, Судницын бросился к саням. Смирнов был мертв. Маршазина рядом не оказалось. Вдали появились фашистские автоматчики. Судницын юркнул в ближайший двор. Его заметили и обезоружили. В это время из-за поворота, прихрамывая, вышел подгоняемый гитлеровцем Маршавин. Связистов втолкнули в холодный сарай, стащили валенки и полушубки, ударами прикладов свалили на пол.
Не прошло и нескольких минут, как снова загрохотали взрывы. Стены сарая качнулись, сверху посыпалась густая пыль. Засветились широкие щели. Судницын увидел, что по селу в панике бегут немцы. Часовой исчез. Тогда он рванул одну из досок и выполз во двор. Никого. Только мечется ошалевшая от страха лошадь. Поймал лошадь, запряг в сани, вытащил раненого товарища и огородами двинулся в сторону, откуда неслись орудийные раскаты.
Связисты встретили пехотинцев, шедших штурмовать село. Сдав Маршавина санитарам, Судницын быстро раздобыл валенки и винтовку и побежал догонять цепи атакующих.
В ночном коротком бою наши выбили противника из села. Но к рассвету оборвалась проводная связь между подразделениями, занявшими село, и командным пунктом 26-й стрелковой дивизии. На линию вышел связист Негреев. А примерно через час послышалась отдаленная перестрелка. В помощь Негрееву выслали взвод автоматчиков. Бойцы нашли связиста уже мертвым. К ноге его была привязана катушка с кабелем, рядом лежали расстрелянные автоматные диски. Негреев, видимо, быстро нашел порыв, срастил концы кабеля и, разматывая катушку, пополз проверять линию дальше. Тут-то по нему и открыли огонь, Негреев привязал катушку к ноге и вступил в перестрелку. Метров тридцать отважный связист продолжал ползти, стреляя по врагу. Этот отрезок его пути был усеян гильзами. Негреев успел устранить неисправность, но вражеская пуля сразила его.