Вдруг озарило, что смесь этих масел может стать основой замечательной мази, помогающей при простуде. Собрала всё до капельки, тщательно процедила от осколков и мусора, смешала с воском. Полученное разлила по малюсеньким горшочкам, заказанных для косметических притираний.
Дед, учуяв необычный аромат, обозвал бальзам «вонючей мазью», но пользу признал и при нужде пользовался, растирая на ночь грудь или натирая на теле точки, которые я ему показала.
Идя по улице, по сторонам головой не крутила — невместно это благовоспитанной барышне, да и задумалась о том, что надо мальчишку с запиской от деда в Академию отправить. Поэтому не заметила, как выбежала из приоткрытых ворот подворья Богдана Силыча Дуняша.
— Даша, постой же! — схватила меня за руку запыхавшаяся девочка. — О Ерофее замечталась? Не слышишь ничего.
Я отмахнулась от шутницы. Что мечтать, если время не пришло вместе нам быть. Год ещё учиться жениху моему. Да и нет пока никаких подвижек в снятии проклятия.
— Все книги и свитки по наложению и снятию заклятий, что есть в Академии в свободном доступе, прочитал. В отдел тайных знаний пока не пускают, но я обязательно туда прорвусь. Не может быть, чтобы никто ничего о таком не знал, — рассказывал парень во время нашей последней встречи, когда он вырвался навестить меня. — И вот в чём беспроторица*. Везде, понимаешь, Даша, везде указ есть — не навреди! То есть, если точно не знаешь условий, не видишь плетений, не уверен в силах своих — лучше не лезть. А у тебя такое… — Ерофей горестно вздохнул. — Всё разом: условий не знаем, плетений не вижу, поэтому и не уверен.
Помню, погладила я тогда жениха по руке, переплела мои тонкие пальцы с его сильными, а он ещё и своей большой тёплой ладонью этот узел накрыл. Прижались плечами, словно воробьи на ветке. Так и просидели молча, пока время не прошло отпущенное. Приникла на минутку к груди широкой, послушала, как сердце гулко бьётся, и убежал мой милый в Академию — дальше учиться и искать возможность снять с меня злосчастное проклятие.
*Беспроторица — безысходность (древнеславянский).
— А ты чего из дома убежала? Боянка отпустила? — вынырнув из воспоминаний, мысленно спросила подружку.
— А! — теперь уже отмахивается она. Но, помолчав немного, ответила. — Сватать меня сегодня придут. Вот я и сбежала.
Остановилась, развернула Дуняшу к себе лицом, в глаза посмотрела:
— Как сватать?! Тебе же всего …
— Скоро четырнадцать будет! Еще год, и старшина разрешит замуж отдать. А эти, — Дунечка кивнула за спину, — заранее решили застолбить. Славная у вас девка, говорят. И у Дарьи Милановны училась, и брат у неё работящий да самостоятельный, не бзыря* какой. И собой хороша, со всех сторон справна.
— И что?
— Даша, там жениху едва-едва десять годков минуло! Стоит, глазёнками моргает, сопли рукавом утирает, на котят пялится. Жо́них-баламошка*.
*Бзыря — повеса, шатун (древнерусское).
* Баламошка — дурачок, полоумный (древнерусское).
— Неужто Боянка тебя за такого отдаст?! — мысленно ахнула я.
— Не отдаст, конечно, но и я позориться не хочу, привечая таких сватов.
— Самой-то по сердцу ли кто? — поинтересовалась у девочки, но та равнодушно пожала плечами.
— Рано мне о таком думать. Я как ты хочу. Сначала самостоятельной стать. Лавку свою открыть или мастерскую, а потом уже присматривать мужа. Да не абы какого, а чтоб ровней был. Вон как Савва Первушич у Катюшки нашей. И не беда, что вдовец с дитя́ми — посмотри, он жену сильно любит и к девчонкам нашим как к своим относится.
Согласно кивала словам подружки, удивляясь её рассудительности. Об одном жалела — что рано она повзрослела. Сначала в сиротстве своём, а потом работая рядом со мной и Катей.
— Ох, Дашенька, посмотри! — вдруг дёрнула меня Дуняша.
Мы уже подходили к «Стрекозке», а навстречу нам через ратушную площадь шествовала кавалькада пёстро одетых всадников.
— Степняки! — выдохнула девочка.
— Родичи Дарьи Милановны в гости пожаловали, — ехидно фыркнула за спиной одна из близняшек-визажисток, которые одновременно с нами подошли к ателье.
Но мне было не до девиц. Я во все глаза смотрела на группу странных людей, которые в центре города выглядели неуместно и чужеродно.
Впереди на лохматой низкорослой лошадке трусил забавный человечек преклонного возраста в лисьем малахае, в тёплом полосатом халате, подпоясанном ярким платком с кистями и в узорчатых сапогах с загнутыми носками. В одной руке он держал поводья, с ладони другой не сводил глаз. «По азимуту идёт» — мелькнула малопонятная мысль.
За стариком следовали шесть всадников на коняжках потрясающей красоты. Лёгкие, тонконогие, с диким взглядом пронзительно-чёрных глаз. Казалось, позволь, так они не только галопом поскачут вдоль по улице, а взлетят к облакам низким и скроются в них, слившись серебристо-серым цветом. Воины, восседающие на этих волшебных кониках, взирали раскосыми глазами на происходящее с невозмутимыми лицами, словно ничто их не касалось. Только ворсинки меха в пышных лисьих хвостах, свисающих с верхушек шеломов, играли на ветру, да по матовой глади тонкой кольчуги изредка солнечный луч скользил.
— Красота какая! — шёпотом восхитилась Дуняша.
— Дикари, — высокомерно прокомментировала Людмила, но с места не тронулась, ожидая развития неожиданной ситуации. Всё же не каждый день увидишь такое.
— Ну что ты, Людочка. Посмотри, какие краски, какая композиция, — принялась увещевать старшую сестру Белослава. — Такое хоть на холсте, хоть на доске писать.
И художницы заспорили, стоит ли подобная картина расхода красок.
Мне было не до них. Чуть дыша, смотрела, как спешился чудной старик, как, не отрывая глаз от своей раскрытой ладони, двинулся в нашу сторону. Не доходя шага три, поводил рукой, словно ища что-то, и вдруг рухнул наземь у моих ног. Распластался по мостовой и забубнил нечто-то непонятное.
— Дуня, беги за Руженой. Она тюркский знает, — мысленно распорядилась я, не представляя, что дальше делать. Не то поднимать старика с холодных камней, не то рядом падать, не то сбежать и закрыться в «Стрекозке», надеясь, что степняки ошиблись и не меня они вовсе искали.
Растерянно обвела взглядом площадь. Несмотря на то, что день только-только занимался, народ, пока ещё жидкой толпой, собирался поглазеть на редкое зрелище, окружая нас живым кольцом. Всадники, припавшие на одно колено, старик, раскинувшийся у моих ног морской звездой, и я в полной растерянности.
Правда, за спиной, помимо ехидных сестричек, уже стоял отставной сотник, грозно опирающийся на костыль, цокали по мостовой каблучки Ружены и Дунечки, бежавших на помощь, да ещё несколько работниц выскочили из мастерской.
Как хорошо, что я не одна.
— Даша, он говорит, что ты Мелек Кютсаль рода. Что после твоего исчезновения боги от них отвернулись. — Наклонившись к старику, стоя чуть ли не на четвереньках, Ружена вслушивалась в бормотание посланника и переводила мне его слова. — Он от имени Метин-кагана умоляет тебя вернуться в род.
— Дуняша, пусть Ружена попросит старика подняться и пригласит его в салон. Там и поговорим, а здесь мы только людей забавляем.
Отдав распоряжение, резко повернулась и пошла в ателье. Какой каган? Куда вернуться? Мой дом в Светлобожске.
— Крук, — позвала я, едва переступила порог, — растопи самовар да собери на стол что-то к чаю на… — я прикинула, кого на переговоры пригласить следует, — … на пять человек. Да поставь на огонь большой котёл воды для отвара. Нам ещё отряд воев покормить надо.
— Так, может, сготовить что? — тут же отозвался работящий домовёнок.
— Не надо. Пока чаем обойдёмся. Сейчас кого-нибудь пошлю в пекарню и к мяснику, прикупить колбасы и хлеба. Перекусят с дороги, а там будем решать, что с ними дальше делать.
— А кто они, Хозяйка? — не смог скрыть любопытства домашний дух.