Анна отпила остывшего отвара, беззвучно поставила чашку на блюдце и невидящим взглядом обвела салон. Мезислав Жданович притаился в своём кресле, умело притворяясь спящим, Грег проводил стражников и остался на улице, воинов, охраняющих другие входы, не видно. Никто не мешал её откровениям.
— Удивительно мне слышать такое было. Единственная жена. Не могла понять, хорошо это или плохо, и всё у нянюшки расспрашивала, что да как. «Не тревожь сердечко, голубка, — отнекивалась старушка. — Просватают к англам или бриттам, а у их князей по три жены как закон. Не хочу, чтобы думала, что могла единственной стать». Но я всё равно думала. И радовалась, что не сватает меня никто. Не до свадеб стало в наших краях — война началась. В любую минуту могла я стать не невестой, а наложницей или вовсе рабыней. Наверное, отец так же думал, когда велел снарядить два самых больших своих драккара* и загрузить их моим приданым и дружиной для охраны. «Не знаю, что там Василий делает, — сказал мне на прощание отец, — но официального отказа от помолвки не было. Поезжай к жениху, дочь! Верю, что царь русский родичу в помощи не откажет». Как тайно шли, прячась в тени скал и во фьордах, боясь попасть в плен, рассказ отдельный. Труден переход был: дважды по суше на брёвнах катили суда наши от одной реки в другую, отбивались от людей лихих, по берегам добычу стороживших, но за три месяца, к концу лета, добрались до Светлобожска. За пять дней на самом резвом скакуне был отправлен гонец с грамотой, что невеста сговоренная прибудет скоро. Пока по морю плыли, пока трудности по рекам преодолевали, почти не думала, как встретят, а тут страшно стало. Так страшно, что хоть поворачивай назад к отцу под крыло. Но я помнила о чести и не могла так поступить. Только плакала по ночам, думая, помнит ли жених о слове своём, не отправят ли меня прямиком в монастырь как постылую и ненужную. Вот и причал виден. Берег людьми усыпан, наверху спуска царь на жеребце белом в плаще алом, а внизу фигура тёмная. Встречают. Как только сходни спустили, споро подошёл тот тёмный, мазнул взглядом по мне, руку подал с поклоном лёгким. Тогда-то я и увидела Василия впервые. Встретили, приветили, в терем проводили, царь грамоты отцом писаные принял, на обед за стол царский пригласили. Всё по вежеству и достоинству, но только чувствовала я, что не рад мне супруг будущий. А потом нечаянно прознала, почему так.
*Драккар — деревянный корабль древних скандинавов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.
Анна потянулась было к чашке, но она пустой оказалась, а я так заслушалась, что забыла о гостеприимстве и этикете. Вскочила, чтобы на кухню сбегать, но царица остановила:
— Пустое. Недолго рассказывать осталось. — Собираясь с мыслями, оправила кружево на рукаве, серьгу яркую в ушке покрутила и, вздохнув, продолжила. — Хоть и осень пришла уже, но дни стояли тёплые, солнечные. Мне такое дивно и непривычно было. Дома-то уже и заморозки ночные в это время, и солнышко за тучами часто не видно, а тут днём на пригреве жарко. Вышли мы с нянюшкой на балкончик с рукоделием, тихо сидим. Слышим, внизу под нами бабы устроились с работой какой-то. Руки заняты, а языки что помело. Вот и болтают всё, что на ум взбредёт. Тут я и услышала грустную историю о любви царевича Василия и юной травницы Беляны. Как встретились в лесу дремучем, как благословил их Ла́до любовью неизбывной, как решили они с того дня идти рука в руку до костра погребального. Да только где избушка травницы, а где палаты царские. Не рады были такой невестке отец с матерью Васины, отказали в благословлении родительском. Разобиделся царевич и ушёл за любимой. Жили у реки на берегу крутом, хоть и небогато, но в любви и радости. Сыночка родили через год. Жили-не тужили. Может, со временем сладилось бы, полюбили бы царь с царицей внука, кабы не беда страшная. Ссора ссорой, но от дел царевича никто не освобождал — командиром чародейского отряда он служил. А тут вести дошли, что набег большой степняки готовят — вот и отправился Василий ворогов воевать. Как он там сражался, рассказчица умолчала, но о том, как получил грамотку, в которой прописано было, что Беляна его с сыном в огне вместе с домом сгорели, поведала. И о том, что взъярился царевич от такого известия горького, и бросился на врагов в одиночку, и положил всех, но и сам упал бездыханным. Тётка та умела душевно сказывать. После слов её рыдали все. И служанки, что работу внизу справляли, и мы с нянюшкой на балкончике своём. Но сказительница, видно, привыкла к такому, поэтому продолжила повествовать о том, как привезли царевича домой. Слабый — руки поднять не может, ноги не держат, но рвётся к избушке, где они с Беляной жили. Отвезли его туда в телеге, чтобы смог сам пепелище узреть, убедиться, что не обманывают его. Насилу целители чародейские выходили Василия. Долго лечили, а когда оправился немного, стал виновных искать. Не поверил, что молнией дом поразило. И нашёл ведь! Сильным он воем был, боялись его враги. Решили, что если не могут тело ранить, то душу ему порвать надо. Не скрывал царевич любви своей к Беляне и сыну, все знали, как дороги они ему. Этим и воспользовались злодеи. Подкупили девку, что помогала травнице по хозяйству, научили, что и как сделать. Вот в ночь на Ивана Купала и подожгла. Вроде как костров много, искру занесло, дом и вспыхнул. Да не учла дура, что чародеи могут и в шары свои посмотреть, и вода рядом речная, которая ничего не забывает, а чародеи водные с неё говорить могут. Всё увидели, всё тайное прознали. Кроме одного — куда сынок малолетний исчез.