Сейчас я прекрасно понимаю, что со стороны партии это был настоящий жест отчаяния, потому что выиграть в выборах, которые на деле выборами не являются, было просто невозможно. Впрочем, где-то в глубине это уже тогда понимал каждый из нас. Но решение было принято. И оно выполнялось.
Все это будет позже. А сейчас – в конце июня, шла обычная партийная жизнь. Мы готовились, копили силы, разрабатывали планы кампании, и вот однажды мне позвонил Олег Ефросинин (он работал с нами еще в ГД) и сказал, что обращается с неожиданной просьбой. Случилось так, что в это время Алексей Балабанов снял свой одиннадцатый фильм «Груз 200». Они с продюсером Сергеем Сельяновым приложили все усилия, чтобы фильм вышел на большой экран, но уже через несколько дней его сняли с проката, так как кому-то из чиновников курирующего министерства показалось, что такой фильм не нужен простому россиянину, так как наводит его на неправильные мысли.
Балабанову было сказано, что это не наше советское, простите, не наше российское кино, что это грязь, чернуха, воспевание патологии, поклеп на советскую, а значит и на российскую действительность, ну просто – плевок в лицо партии, правительству и, чуть было не сказала – генеральному секретарю, а нужно – президенту.
Поэтому Балабанов снял за свои деньги зал Дома литераторов и пригласил туда лидеров всех партий, как проправительственных, так и оппозиционных, депутатов Госдумы и всех, кому, по его мнению, небезразлично то, чем живет страна. В СПС тоже послали приглашения. И Олег от лица Балабанова очень просил меня донести до руководства данную информацию. Я пообещала. Раз пообещала, то все сделала. Я всем все объяснила, раздала приглашения, получила заверения, что все обязательно будут.
Я особенно была уверена в Немцове, потому что он был ярым поклонником «Брата» и «Брата-2». Я думала, что уж он обязательно придет.
…У входа в Дом литераторов нервно курил Олег. Рядом с ним стояли Балабанов и Сельянов.
– Здравствуйте. Как дела? Все в порядке? – спросила я.
– Да, у нас все хорошо. Вот только народу что-то не очень. Твои придут? – ответил Олег.
– Обязательно, раз обещали.
Мы перекинулись еще парой слов и пошли в зал.
Я никогда не думала, что увижу то, что там увидела. Зал был даже не полупустым. Он был просто пуст. И только кое-где, разбившись на группки, сидели какие-то люди. Я заметила несколько знакомых лиц. Но тех, кого ожидала увидеть, там не было. Ни один из лидеров партий, ни один из знаковых думцев, которых режиссер пригласил к разговору, не пришел. Ни один.
Первой моей мыслью было сделать несколько звонков. Спросить: что случилось, где все. Но я посмотрела на стоящего у сцены Балабанова и почему-то этого не сделала.
Минут через десять, когда стало понятно, что ждать больше нечего, Балабанов поднялся на сцену, поблагодарил всех, кто пришел и предложил посмотреть фильм, а после, если появится желание, обсудить увиденное. Он стоял – такой растерянный, непонимающий, удивленный, такой маленький и нескладный человек в немного странной кепочке, в джинсовой курточке и какой-то нелепой трикотажной майке с надписью. Он стоял и смотрел в этот пустой зал. Смотрел и не видел тех, кого попросил прийти, с кем хотел поговорить, до кого хотел докричаться.
Потом был фильм. Фильм, от которого трясет, от которого ты становишься больным, которому ты веришь и который остается с тобой навсегда.
Когда зажегся свет, мы – все, кто был в зале – встали. Мы не аплодировали. На это не было сил. Мы просто стояли и смотрели на него – на человека, который это сделал.
Потом был очень хороший разговор. Что интересно, начал его тот самый Надеждин, который в моих записках уже фигурировал, тот Надеждин, который, я думаю, вызвал у вас улыбку. Он сказал что-то очень доброе, очень хорошее. Он признался Балабанову в любви от всех нас, поблагодарил его за фильм и сказал, что это нужно посмотреть каждому. После Надеждина были еще люди, они тоже что-то говорили, что-то спрашивали. Балабанов отвечал, рассказывал о том, как появилась идея фильма, как проходили съемки, благодарил за понимание и поддержку. А потом сказал, что не жалеет о том, что провел этот показ, потому что то, что произошло, очень многое ему объяснило.
Я подошла к Балабанову уже в фойе, извинилась за своих «правых», сказала, что фильм мучителен, что он меня потряс, но что я счастлива, что сегодня оказалась здесь. Балабанов предложил выпить по чашке кофе. К нам присоединились Олег с Сергеем Сельяновым. Мы прекрасно и довольно долго поговорили.
– А знаете, – сказал Балабанов, – фильм-то мой, на самом деле, ни о смерти, он – о любви.
Я и сейчас думаю: что он имел в виду? И почему я тогда постеснялась у него об этом спросить?