«Что общего в действительности,» — спрашивал он иронически, — «может быть у большевиков с великими делами князей, Царей и Царских генералов?»
И ещё более абсурдно ссылаться на эти имена, обращаясь к калмыкам с призывом поддержать дело, которое им совершенно чуждо.
Что общего может быть у калмыков с Александром Невским и Дмитрием Донским, «если предки калмыков в те времена жили в своей собственной истории в Монголии далеко от России?»
Понятно в данном случае стремление немецкой пропаганды противопоставить большевизм как политическое явление героическому прошлому калмыков или русских и подчеркнуть независимость калмыцкой истории от назойливости русского соседа.
Историческая и политическая полемика не могла пройти мимо жесткой дискуссии о вопросе калмыцкого уровня жизни при советском режиме.
Как раз здесь вопрос касался чувств самых простых людей.
В то время как немцы всячески пытались выпячивать теневые стороны советского государства, их советские коллеги превозносили действительные и мнимые достижения этого периода.
Советская пропаганда говорила о безнадёжно устаревших хозяйственных формах кочевой жизни, которые получили новое, современное дыхание только на пути социалистического преобразования — в данном случае, естественно, разрешалось говорить лишь о положительном.
В первую очередь называлось общее образование, которое стало таковым только после Октябрьской революции. Уже в 1934 году на территории Калмыкии было примерно 200 начальных школ, в 1940 — уже 300, кроме того педучилище и несколько институтов с чертами вузов с преподаванием предметов по сельскому хозяйству, медицине, ветеринарии.
Если в Царские времена большинство калмыков — 97,4 % — были неграмотными, то к началу Второй Мировой Войны всё было почти наоборот: Около 90 % жителей Калмыкии, не только калмыки, но и проживавшие тут национальные меньшинства русских, украинцев и татар, умели читать и писать. Упоминалось и об усилиях Советского правительства об исправлении тяжёлого Царского наследия в области здравоохранения — в борьбе с широко распространёнными туберкулёзом, сифилисом и трахомой.
Положительно сказалась и замена лекарей-гелюнгов современными медиками.
Правда, советские источники не скрывали, что тибетская медицина весьма успешно лечила многие болезни.
Если в Калмыкии до революции было 5 врачей, то в 1940 году существовало не менее 52 амбулаторий. Кроме того в Лоле, южнее Элисты был открыт большой санаторий для пациентов со всего Союза. В столице республики стал работать один из немногих институтов по исследованию чумы, после того как в 30-е годы в Калмыкии было зафиксировано несколько случаев этой болезни.
Прогресс в области медицины и образования был неоспорим.
Но когда советская пропаганда начинала говорить о якобы благотворном влиянии коллективизации и индустриализации, то она сразу оказывалась там, где её позиции были более чем уязвимы.
Слишком свежи были у людей воспоминания о бесчисленных жертвах, которые потребовал экономический и социальный переворот.
(Арбаков автору, 10.2.1972 г.)
Кроме того калмыки не могли расстаться с ощущением, что они потеряли свою родную, свободную кочевую жизнь, взамен же получили не более богатое, но значительно более бедное прозябание, а с переходом к осёдлому образу жизни, как, например, в Элисте и других больших сёлах, и совершенно им чуждый образ жизни.
Любой немецкий солдат в Калмыкии мог в этом сам убедиться.
Немецкие власти были даже востребованы к тому, чтобы объяснять солдатам, что крайняя нищета калмыков не имеет отношения к их культурному миру.
О жалком существовании калмыков был вынужден высказаться и румынский подполковник Радулеску, который по поручению Генштаба посетил районы Элиста — Улан Эрге — Арсгир — Будённовск — Благодарное — Петровское — Ипатово.
В своём заключении о посещении степей севернее Маныча он писал, что там очень мало сёл и что «они производят отчаянно нищее впечатление и не имеют каких-либо источников для существования.»
Бедность населения и тяжёлые условия жизни стали, конечно, для немецкой пропаганды самым желанным подарком.
После того как посланное в Элисту отделение пропаганды из Харькова не проявило никакой инициативы и понимания местных проблем, этой темой занялся профессор фон Рихтгофен.
Его идейная установка уже упоминалась — она была направлена на укрепление немецко-калмыцких отношений, укрепление национального калмыцкого сознания в противовес руссификации, стараясь не оскорбить при этом и чувства русских.
Если его публицистическая работа была понятным образом направлена на подчёркивание противоречий между калмыками и советским режимом, то тем не менее он старался избегать открытой конфронтации с «великой революцией 1917 года» — он лишь протестовал против искажения её целей тиранией Сталина и его опричников.
Это проявилось в его полемике по поводу опубликованного в 1941 году письма партийного секретаря Лаврентьева «О повышении урожая и эффективности скотоводства» и опубликованного в 1942 году в Элисте «Справочника сельского агитатора по сбору урожая».
В своей статье в «Свободной земле» Рихтгофен говорит о принудительной коллективизации как о способе, которым Сталин покончил с обещаниями Ленина и 1917 года, отобрал землю у крестьян, у калмыков их стада, уничтожил их свободы, сделав их рабами труда, намного худшими чем в самые «мрачные периоды самых мрачных Царских времён».
Даже женщины и подростки должны нести «тяжкое бремя невыносимого труда при недопустимо низких оплате и питании».
Дальнейшее развитие колхозных и совхозных условий Рихтгофен обрисовывал в самых чёрных красках, поскольку практически такая экономика для него не имела будущего: снижение производительности вело автоматически к наказаниям или даже репрессиям и ещё более ухудшало положение, а повышение производительности — в духе Стахановского движения — вело к немедленному повышению рабочих норм и тем самым к безжалостной эксплуатации.
Все эти усилия служили — по мнению Рихтгофена — не интересам трудящихся и улучшению жизни, а наоборот — укреплению власти Сталинского режима, становлению гигантской военной промышленности и, в конечном счёте, осуществлению идеологических и империалистических целей большевизма.
Конечно, совсем не просто сравнивать такие немецкие тезисы с советскими аргументами и тем более пытаться свести их к одному общему знаменателю. Но можно с полной уверенностью сказать, что те, кто пытался помешать всё более крепнущему немецко-калмыцкому сотрудничеству должны были обращаться к другим лозунгам, а не к таким, как «благодаря колхозной системе мы получили беззаботную и богатую жизнь», а калмыки — «небывалый расцвет экономики и культуры».
Сегодня уже ни для кого не секрет, что именно организация колхозного строя стала одной из главнейших причин недовольства советской системой.
Немецкие документы подтверждают снова и снова, что сельское население в оккупированных районах Калмыкии как и на всей советской территории ничего более не желало так страстно как немедленного роспуска ненавистных колхозов и наделения собственной землёй.
4. Экономические меры германских и румынских частей в республики
Хорошее отношение калмыков к немцам тем не менее было подвержено и известным испытаниям не только по причине влияния советских властей с восточной стороны фронта, но и по причине тех или иных решений уже немецких властей, которые, правда, в значительной мере определялись военной ситуацией.
Настроение населения, которое главным образом жило сельским хозяйством, прежде всего скотоводством, в небольшой мере рыболовством, в некоторых крупных сёлах от мелких предприятий, зависело прежде всего от решения аграрного вопроса. С большим удовлетворением, как и в других регионах, в Калмыкии было воспринято извещение о необходимости ликвидации колхозного строя.