Не рискуя перешагнуть через жёлтый луч, опасаясь отбросить тень и выдать себя, Фрау, вжавшись широкой спиной в надёжную стену гаража, аккуратно заглядывает в зазор. Она держит орудие наготове, вознесённым у правого плеча — удобное положение, чтобы иметь возможность как следует размахнуться и врезать, если из двери гаража кто-то появится. Строение оказалось из толстого белого кирпича, почти не измазанного, и даже швы кладки зачищены до идеальной гладкости. Значит, полуржавая жестяная обшивка — лишь камуфляж, а на деле сооружение серьёзно укреплено. Не обнаружив внутри ни единого намёка на машины — ни самих автомобилей, ни запчастей, ни даже инструментов или домкратов внутри не видно — Фрау убедилась, что нашла то, что искала. Гараж — это схрон. В малюсенький зазор людей не видно, но их слышно, и их больше, чем она рассчитывала. Голоса четырёх прослеживаются чётко, но приглушённо — будто бы из-под слоя земли. Значит, в гараже есть подвал. Наконец лазутчица хватается за металлическую ручку и распахивает дверь — та открывается быстро, с неимоверным лязгом, всего на мгновение пронзившим местность воплем раненой чайки. Ступив внутрь, Фрау жмурится на свет — после беспроглядной уличной тьмы жёлтая лампа жалит уставшие глаза уж слишком остро. Попривыкнув к новым условиям, всё ещё не решаясь опустить арматуру, хотя обе руки и затекли уже порядком от тяжести ноши и неподвижности положения, незваная гостья осматривается. Деревянный настил, составляющий напольное покрытие, присыпан влажной соломой, что весьма кстати — трава приглушает шаги. Ноги нещадно гудят, и беззвучное передвижение на каблуках даётся Фрау всё труднее и труднее. Она озирается — вокруг никого и ничего, и она почти уже готова разочароваться и всё бросить, как нечто в самом тёмном углу просторного прямоугольного помещения заставляет её вздрoгнуть. Вглядевшись туда, докуда не достаёт отбрасываемое лампой световое пятно, она чуть не вскрикивает, вовремя хлопнув себя по губам ладонью. Из темноты на неё смотрят две пары бешеных глаз.
Это уже не нуар, а самый настоящий ужастик! Кто может взирать на неё из тьмы, что за чудовища? Первая мысль — бежать отсюда куда подальше, не оборачиваясь. Погеройствовала и хватит. Но тело парализовано страхом и совсем не хочет двигаться — даже арматура уже свисает безвольно, кое-как удерживаясь в ослабевшей ладони. Не прерывая зрительного контакта, Фрау подходит ближе, ещё ближе... Правду говорят: у страха глаза велики́! В углу, за границей жёлтого круга, очерченного единственным на всё помещение светильником, сидят Дианины родители. Сидят на полу, тихо прижавшись друг к другу, с завязанными за спиной руками и туго перемотанными лодыжками. С ужасам взирая на свою спасительницу, они протестующе мычат, и Фрау откладывает в сторону лом и тянется, чтобы содрать строительный скотч с губ обоих пленников.
— Будет больно, — убаюкивающе приговаривает она.
Знает, о чём говорит: были времена, когда ей, или Шнайдеру, или им обоим приходилось долгие часы проводить в подвешенном состоянии, с обездвиженными крепкой хваткой строительного скотча конечностями, дожидаясь, пока все, кто заплатил, возьмут своё. Шнайдера драли по кругу, и это было больно, болела и задница, и сердце, но единственная по-настоящему отпечатавшаяся в памяти боль из тех подёрнутых дымкой наркотического угара деньков — это боль сдираемого скотча. Клей оставался на коже, а кожа с волосами — на ленте, Фрау хорошо это помнит. Она решает начать с женщины — по крайней мере, у той хоть волос на лице нет. Но стоит ней протянуть свою посиневшую от холода ладонь с увенчанными алыми ноготками тонкими пальцами, как женщина впадает в безумие. Судорожно тряся головой из стороны в сторону, будто стремясь лишиться её вовсе, она мычит, сильнее жмётся к мужу, а бледно-серые глаза уже полнятся слезами.
— Да что не так? — шепчет Фрау. Может быть, они ранены? А может, они подсоединены к какой-нибудь хитрой смертоносной ловушке, ну типа как в фильме “Пила”? — Не бойтесь, я Вас спасу! Я друг Вашей дочери!
На ходу меняя планы, Фрау резко переключается с женщины на её супруга и в одно мгновение лишает его лицо уродливой наклейки. Как она и ожидала, губы и кожа вокруг них тут же покрываются алыми капиллярными каплями — словно мужчина пропотел кровавой испариной.
Содрогнувшись от боли, но удержавшись от крика, он говорит:
— Простите мою супругу, просто она напугана, а Вы такой... такая... страшный.
Обидно, чёрт возьми. Фрау снова тянется к лицу женщины, чтобы покончить с самой неприятной процедурой поскорее, но та даже под уговорами мужа всё никак не может успокоиться. По-прежнему таращится на спасительницу, мотая головой, а глаза всё ширятся от ужаса. Фрау это уже начинает надоедать, и она почти готова бросить истеричную даму как есть, сказав на прощание что-нибудь неприличное, как вдруг до неё доходит: дама смотрит не на неё, а мимо неё, за неё, куда-то туда. “Осторожно, сзади!”, — голос Дианкиного отца — последнее, что слышит лазутчица перед тем, как потерять равновесие.
Нет, она не отключилась — хоть её и стукнули сзади по башке, но удар не был настолько сильным. Она помнит, как её тащили по грязному полу, как волокли по деревянным ступеням, отчего подранная шанелевская юбка задралась окончательно, а рёбра колотились об острые выступы порогов. Но полностью прийти в себя ей удалось лишь в подвале — здесь намного теснее, чем наверху, земляной пол устлан всё той же отсыревшей соломой, а желтоватая лампочка слепит нещадно, болтаясь под потолком на одиноком проводе подобно маятнику гипнотизёра. Когда её усадили на пол, впечатав спиной в земляную стену, то первое, о чём она подумала, были черви. Черви, мокрицы, пауки, личинки всяких чудовищ — ей казалось, что стена буквально шевелится, живёт этими мразями. Чуть позже до неё дошло, что это не стена ходуном ходит, а её собственная голова — удар чем-то тяжёлым по затылку ещё долго будет напоминать о себе. Картинка перед глазами фрагментируется калейдоскопом, и Фрау щурится, пытаясь поймать фокус. Несчастных стариков приземлили рядом, точно так же впечатав в пол и стену. Женщина рыдала в скотч, а мужчина пытался её успокоить.
— Анвар, посмотри, кто тут у нас...
Фрау насчитывает их четверо — как она и предполагала ранее по числу голосов. Четыре крепкие мужские фигуры теснятся в противоположном углу — там, где деревянная лестница достигает дна.
— Блять, всякого видал, но чтоб такое... На ноги, на ноги посмотри! А давай её это...
Фрау закрывает глаза. Не ожидала она, что придётся вернуться к истокам на старости лет да ещё в столь неприятных обстоятельствах. Своё бесчестие она переживёт, но как же родители Дианы... Неужели им придётся на это смотреть? Одна мысль о подобном заставляет сердце сжаться. Хочется плакать.
— Ой, красавица, ты только не реви! — один из четвёрки делает шаг в сторону пленницы.
Фрау машинально пытается выставить руки перед собой, но те сведены за спиной и скручены всё тем же чёрным скотчем. Она пытается встать, но каблук скользит по присыпанной соломой земле, заставляя несчастную вновь приземлиться на задницу. Отчаявшись, она поворачивается к родителям. Нет, не ища помощи — ведь это она должна была их спасти, а не наоборот. Она шепчет одними губами: “Не смотрите”, но они глаз отвести не могут — пялятся на неё, как заколдованные. Наверное, если бы на их месте были родители Шнайдера — люди, которых он не видел более двадцати лет, они вели бы себя так же. Страх и отвращение заставляют людей смотреть во все глаза, не моргая.
— Блять, ты долбоёб, пидор что ль? Не видишь — это мужик в юбке?
— Вижу блять и чо?
— И ничо, пидор блять говорю.
— Ну и похуй.
— Блять, если ты запидаришься с этим чучелом, я тебя сам нахуй пристрелю.
Яркий диалог прерывается взводом курка. Один из четвёрки на полном серьёзе тычет в коллегу короткостволом.
— Мужики, вы охуели блядь, все на выход, позвоним боссу, пускай сам разбирается с этой хуйнёй ебучей.
Когда последняя пара ног покинула лестницу, над головами пленников раздался звук опускающейся крышки. Фрау изо всех сил старалась уловить скрежет запирающегося замка, или засова, или хотя бы водружаемого поверх люка пресса, но ничего подобного не последовало. Высчитывая секунды и наконец поймав себя на том, что вот уже минуты полторы она тупо вслушивается в тишину, Фрау вновь поворачивается к пленникам и шепчет: