— Бегите туда. Сначала между гаражами — осторожно, там совсем темно и много опасного мусора под ногами! Через несколько рядов выйдете не расчищенную тропинку — бегите по ней до сетчатой ограды. За ней машина!
— А как же Вы? — недоумевает женщина. — Бежим вместе!
— Если их не отвлечь, они Вас быстро нагонят! Поезжайте одни, — Шнайдер надеется, что машина всё ещё на месте и на ходу. Такой райончик — мало ли, что могло за ночь случиться?
— И куда же нам ехать? Сразу в полицию? — уточняет старичок на всякий случай.
— Вы что! Никакой полиции! — Фрау хватается за голову, понижая голос. — Езжайте на ММК, где Диана работает, и сразу в приёмную — там о Вас позаботятся!
— А Дианочка... Она значит там?
— Ээ, да, наверное, — неуверенно отвечает Фрау. — Всё, бегите. — Уже готовая их покинуть, она задерживается, растерянно похлопывая себя по бокам. — Чуть не забыл, — Фрау достаёт ключи от машины и протягивает их старику.
— Спасибо, спасибо Вам, — женщина хватает Фрау за руки и принимается крепко их жать. — Вы спасли нам жизни, а ведь мы даже не знаем Вашего имени, — она выжидающе смотрит прямо в раскрасневшиеся глаза спасительницы.
Шнайдер долго не может решить, как ему назваться, и вдруг произносит:
— Кристоф, меня зовут Кристоф.
Убедившись, что старики всё поняли, и дождавшись, когда они скроются за углом ближайшего гаража, Фрау, звучно откашлявшись и одёрнув юбку, направляется прямо к зазевавшейся троице.
— Ребята, развлечься не желаете? — похрипывает она.
Даже странно, что самый тупой способ привлечь к себе внимание оказался единственно возможным в сложившихся условиях. Интересно, Фрау умеет что-нибудь ещё? С тех пор, как Шнай стал взрослым, он только и делал, что предлагал себя и тупил. После тридцати ему удалось немного продвинуться в личностном развитии — он научился ничего не делать, не суетиться, не убиваться, не выставлять напоказ своего отчаяния и своей отчаянной глупости. Конечно, Шнай не глуп — это роль, которую он выбрал за то, что глупышкам проще себя предлагать, да так и вжился в неё.
Бандюки сначала молча разглядывают её, потом также молча переглядываются между собой.
— Эй, чучело, а как ты вылезло...
— Вообще-то я гибкая. И с радостью это продемонстрирую.
— Заложники! — тот, что спохватился первым, уже бежит в гараж и через несколько мгновений до остальных доносятся его отчаянные вопли: — Сбежали! Лёха мёртв! Нам пиздец! Кречет нас здесь зароет нахер!
Скрутить уставшую Фрау и приволочь её обратно в гараж труда не составило, хоть она и сопротивлялась. Вжав длинную фигуру в стену, двое держат её за плечи, пока третий нещадно бьёт по груди, по лицу, по животу. Фрау боли не чувствует — ещё пару минут назад, указывая старикам путь ко спасению, она была бодра и воодушевлена, как никогда, но сейчас, вновь оказавшись в этом унылом, пропахшем землёй и соломой помещении, она вдруг обмякла, поглощённая усталостью, и силы оставили её.
— Говори, где они прячутся? Бежать здесь некуда — ближайшая дорога на другом конце застройки, — скорее всего они имеют в виду какую-то другую дорогу, и им невдомёк, каким способом сама Фрау добралась сюда и нашла их схрон. — Где они? — центральный нападающий пробивает несчастной в пах, отчего та обмякает, удерживаемая на весу своими конвоирами.
Убедившись, что пленница больше не в состоянии бороться, они отпускают тяжёлое тело свободно лететь. Фрау приземляется на пол, корчась от боли.
— Надо было сначала яйца отрезать, а потом юбку напяливать! Но не беда — эту ошибку мы сейчас исправим...
Зарывшись лицом в волосы, Фрау не видит говорящего, не видит она и его действий, но ей кажется, что где-то совсем близко раздался лязг щёлкающих ножниц.
— Анвар, остынь блять, Кречет сказал всех живыми держать.
— Всех, блять, и где все! Покончим с чучелом и свалим всё на него!
Чучело... странное слово. Пауль когда-то её тоже так назвал. Что оно вообще значит? Если Фрау выберется отсюда, то обязательно уточнит в словаре... Перебранка переходит на повышенные тона, и на скукожившуюся на грязном полу пленницу уже кажется никто не обращает внимания. Перетерпев самую острую фазу боли, она проводит ладонью по лицу, освобождая его от волос. Первое и единственное, что предстаёт перед нечётким взглядом — резиновый сапог стоящего ближе всех к ней конвоира и торчащую из голенища рукоятку пистолета.
Дальше всё происходит, как в плохом боевике дневного эфира какого-нибудь заштатного телеканала. Выхватив орудие и наугад сняв его с предохранителя (прежде держать оружие в руках Фрау не доводилось), она стреляет прямо перед собой — то есть в чью-то ногу. Подняться получается не сразу — ноги едва держат слабое тело, глаза застилает по́том и волосами, и Фрау с трудом ориентируется в пространстве. Так и не сумев как следует прицелиться в кого-нибудь из опешивших от такого поворота событий бандюков, она начинает палить наугад. Кажется, они даже пытаются стрелять в ответ — но недолго. Втемяшившись задницей в кирпичную стену, Фрау продолжала вслепую жать на курок, даже когда дуло перестало выдавать патроны. Наконец убедившись, что магазин пуст, она откинула волосы назад и осмотрелась. Среди стреляных гильз и кровавых разводов распластались три тела — все трое формально ещё живы: ранения пришлись им в разные места. Вот тебе и нуар. Вот тебе и фам фаталь.
Она чувствует себя победителем, который никогда не побеждал: всё ещё не вжившись в новообретённое амплуа, она будто наблюдает за собою со стороны. Вот гараж, вот кровь и гильзы, вот трое поверженных злодеев, а посреди всего этого — она, главная героиня. И всё это жёваными кадрами кинохроники проплывает перед воспалёнными глазами удивлённой зрительницы. Но в кино вслед за сценой победной расправы следуют титры, ведь то, что будет после, уже не имеет значения — зрителю не интересно будущее героев, и сценаристы всегда оставляют его за скобками. В жизни же финальная сцена — только начало, и право на будущее героине ещё нужно заслужить. Не особо заботясь о телах, Фрау на дрожащих конечностях перешагивает бессловесно стонущих жертв. Нужно выбираться, отрезав былое, нужно идти вперёд, не оставляя былому шанса вновь возникнуть на её пути. Она берёт с клеёнчатой доски оставленную кем-то из несостоявшихся затрапезников зажигалку и направляется к выходу. Обернувшись, онa часто моргает, освобождая глаза от жгучих слёз. И всё же это не кино. Всё, всё это – её рук дело. Всё взаправду! Он... всех победил! Шнайдер — счастливчик! Два слова, которые никогда не встречались вместе, вдуг сами собой сложились воедино в его туманном сознании. Слёзы жгут кислотой, лицо пылает, Фрау смеётся, обхватив голову руками. Солома хоть и сырая, но политая водкой из непочатого бутыля заходится быстро, и вскоре весь пол гаража накрывает горящим покрывалом. Воздух наполняется душным травяным дымом, окончательно застилающим взор. Дым лезет в уши, в нос, в горло — но Фрау рада им дышать: говорят, у победы есть запах, и её победа пахнет горящей соломой. Едва успев отскочить от подбирающегося к грязно-бурым сапожкам пламени, Фрау делает шаг за порог и запирает железную дверь гаража снаружи на засов.
Она плетётся, плохо разбирая дорогу — что-то мешает ей смотреть, её глаза будто маслом дизельным залили. Сфокусировать взгляд не получается — возможно, это последствия удара по голове, а может — забившаяся под веки грязь, а может — просто усталость. Так, в сумрачных шатаниях, она протискивается знакомым путём меж гаражей, то и дело на что-то натыкаясь, иногда падая, вновь поднимаясь и, шаря по воздуху подранными ладонями, плетясь дальше. Одно из падений заканчивается совсем неудачно: торчащий из земли штырь глубоко вонзается в левый бок чуть ниже рёбер: будучи уже не в состоянии видеть, Фрау расслышала звук рвущихся волокон плотной ткани жакета, а следом — свой крик. Дёрнувшись назад, она поднялась и тут же обнаружила, что почти не может дышать. В раненом боку пульсирует, и, прижав к месту пульсации кулак, Фрау словно погружает его в клокочущую кровавую ямку. Нужно продолжать идти.
О том, что ей удалось добраться до изгороди, она узнаёт уже на ощупь. Вписавшись в ржавую рабицу всем телом, она протискивает пальцы в зазоры между переплетённой проволокой. Дыры нет. Она должна где-то быть, её лишь надо нащупать. Потом пробраться на пустырь, а там машина... Но машины тоже нет — Фрау сама лишила себя путей к отступлению. Спасая незнакомых людей, она в глубине души надеялась, что отступать самой ей не потребуется. Домой не хочется. Надо бы в больницу, но тоже не хочется. Да и как добраться туда, без связи, без глаз... Боль нарастает, одновременно с болью приходит слабость. Ноги уже не держат — из последних сил раненая повисает на паралитически скрюченных пальцах, навалившись на изгородь. Вскоре не выдерживают и пальцы. Опустившись в грязь у подножья изгороди, существо в подранном шанелевском костюмчике сворачивается клубочком, зажимая кровоточащую рану холодными пальцами. “Сейчас только глаза отдохнут, и пойду работать”.