— Пауль, бля, это ты?
— Блин, фонарь опусти! Ты что тут...
— Это ты что! Напугал до усрачки. Вынюхиваешь, аж чуть ли не носом землю роешь.
— Я тебе звонил. Не дозвонился — и сам рванул сюда. Припарковался вон там, — Ландерс указывает на дальнее крыло завода. — Смотри, что нашёл!
Он протягивает внезапно обретённому напарнику какой-то тряпичный шмат и маленькую серебристую железяку.
Стас целится фонарём в собственную ладонь, в нетерпении всматриваясь в грязные Ландерсовские находки. Лоскут голубовато-сиреневой ткани в мелкую клеточку, и сердце ёкает — он помнит этот костюм у Шная. Они ещё вместе смеялись, разбирая двойную посылку из интернет-магазина: юбка из этого комплекта, а жакет из другого, как весело. Вторым предметом оказалось малюсенькое кольцо с анком — такое даже самой худенькой девушке и на мизинец не налезет.
— Эти штуки на фалангах носят, — поясняет Ландерс. — Неформалы всякие. Каюсь, у меня в интернет-магазине, ну, который при официальном сайте группы, такого барахла хоть отбавляй. В Китае заказываем — два евро за дюжину, а продаём по двенадцать евриков за штуку... — Уловив упрёк в серых глазах парня, Ландерс умолкает: не время для болтовни. — Да, блин, ещё кое-что... — Ландерс тычет пальцем на тёмное пятно у забора: — Посвети...
Даже в слепящем луче фонаря кровь угадывается без сомнений. Густая багровая лужица под изгородью, чуть остывшая, но ещё не высохшая, она блестит так же, как и грязь вокруг, и выделяется на грязи лишь цветом. И, возможно, запахом. Стасу уже кажется, что он чует солоновато-сладкую вонь сворачивающейся крови, но в то же время он не исключает, что удушливый до тошноты запах — лишь порождение разгорячённого дурными предчувствиями воображения. Сейчас же все на взводе! А от сиреневого шанелевского лоскута, кажется, гарью пахнет. Стас поднимает руку с фонарём и проходится светом по всей изгороди рядом с кровавой лужей — на крепкой, чуть тронутой ржавчиной сетке, осталось несколько бурых разводов, будто кто-то цеплялся за неё кровавыми пальцами.
— Ты видел? Видел? — Ландерс выхватывает из рук Стаса фонарь и выключает его. — Тихо! Смотри!
В одном из окон первого этажа казавшегося пустым здания бликует. Словно там пытаются разжечь костёр, а пламя всё не занимается. Бликует рыжими всполохами, и в их сюрреалистичном свете пляшут тени. Одна, две, три, десять — не разглядишь. Тени ломаются на стыке пола и задней стены, преобразуясь в зловещие изогнутые фигуры. Молча переглянувшись, друзья идут на свет.
Не идут — крадутся. Им невдомёк, что они сейчас повторяют движения Шнайдера — тот тоже задирал ноги повыше, чтобы не увязнуть, отчего хлюпанье обуви по грязи становилось ещё более чавкающим. Не включая фонаря, мужчины подбираются вплотную к привлекшему их внимание окну. Внутри огонь — пять свечей, начерченная углём или чем-то чёрным на расчищенном бетонном полу пентаграмма и... Шнайдер посередине. Нет, он не прибит за конечности гвоздями — он, беззащитный, лежит скукожившись, а в его волосах — солома.
— Euphas Meta him, frugativi et apellavi, — слышится совсем рядом ребячий голос, дрожащий и неуверенный. Даже понять невозможно, что именно он говорит и на каком языке.
— О, Князь Тьмы, снизойди до нас! Прими от нас жертву! Отведай крови человеческой и прими нас в рыцари тёмного воинства твоего! — на этот раз голос принадлежит девушке. Вскоре на авансцене появляется и она сама: объёмная фигура в чёрном, трепыхающемся в свете свечей одеянии, она походит на говорящий мешок картошки.
И Стаса, и Ландерса фантасмагоричное светопредставление почти увлекает. Забавно всё это — было бы забавно, если бы не внезапно мелькнувшее в руке юной леди изогнутое лезвие какого-то вычурного кинжала. Скорее всего — бутафорского, но одного отблеска оказалось достаточно, чтобы вернуть обоих зрителей недоделанного таинства на грешную землю.
— Шнааай! — Стас сигает в оконный проём и в один мах оказывается в расчерченнoм чёрными линиями кругу. Одна из свечей падает и катится к стенке, по пути успевая погаснуть. Сразу становится темнее. — Ах ты мрааазь, — поймав ведьму-самоучку в поле зрения, он, не прицеливаясь, прописывает ей с правой и попадает по зубам. “Прямо в щи”, — как сказали бы у него на районе. “Девочек обижать нельзя”, — как сказала бы совесть. — Да иди ты нахуй! — Поприветствовав то ли саму совесть, то ли пошатнувшийся мешок с картошкой, он с разбегу наваливается на девицу, пытаясь придушить. Но девочка не так проста — зазевавшись от неожиданности и пропустив первый удар, к моменту падения она мобилизуется и уже тянется за отскочившим в сторону изогнутым клинком, успешно его достигая.
Пауль поспевает вовремя: с ноги он выбивает клинок из ладони предводительницы импровизированного шабаша, а обеими руками уже пытается оттащить рассевшегося на резво сопротивляющейся туше Стаса.
— Оставь её, друг, потом проблем не оберёшься, малолетка ведь!
Стас дважды бьёт чёрную жрицу головой о пол — не сильно, но и не слабо — достаточно, чтобы ей расхотелось куда-либо бежать — и слезает с неё.
— Смотри! — тут же переключается он на выскакивающего в зазор окна юнца.
Он было дёрнулся в погоню, но Пауль предостерегающим жестом заставил его вспомнить, зачем они здесь. И за пацаном отправился сам.
Пауль настигает беглеца прямо в центре пустыря. Даже странно: сорокалетний мужчина не в самой лучшей форме нагоняет тощего подростка. Сбив того с ног, он заставляет его выронить сумку — сумка тяжела, и наверное, в ней и крылась причина нерасторопности парня. Из торбы прямо в грязь вываливаются две книги, какие-то травы и отполированный до блеска кошачий череп.
— Ах ты тварь! — Схватив за шиворот, Пауль макает бегуна в грязь лицом. Сколько раз — сам не помнит, но тот уже начинает захлёбываться. — Тварь, тварь, никому, никому не разрешено котиков обижать!
За последующие десять минут Пауль успел избить пацана до полусмерти, и даже эхо гласа совести не омрачало его вдохновения. Оправившись от первичной волны ярости, он притащил мальца обратно к заброшке, нарыл по углам помещения обрезков проволоки, связал обоих тёмных воинов по рукам и ногам и друг с другом... Только потом он вспомнил, что в просторной комнате, тускло освещённой четырьмя свечками, кроме него и нейтрализованных слуг Сатаны, есть ещё двое.
— Ментов вызови. Пусть их заберут, — слышит он за спиной тихий и какой-то отстранённый голос Стаса.
— Каких таких ментов?
Вопрос о ментах больше не поднимается, как и вопрос о скрученных — одного взгляда на Шнайдера достаточно, чтобы Пауль, вслед за Стасом, забыл обо всём.
Поразмыслив, Лоренц решил всё-таки не рисковать и не оставлять спящих на произвол судьбы. А что, если кто-то из них проснётся раньше времени? В здании полно оружия, и свободно разгуливающий по этажам служака, имеющий доступ к сейфам, им совершенно ни к чему. А что, если придётся бежать налегке — не бросать же их беспомощно валяться по кладовкам? Или если начнётся штурм — они могут запросто попасть под огонь. Тиллю и Оливеру пришлось обойти все этажи, все подсобки и перетащить мирно спящих охранников наверх — к генеральскому кабинету. Так безопаснее. Связав их для надёжности по рукам и ногам, ребята пересчитали “улов” — тринадцать спящих хлопцев плюс четверо бодрствующих у стеночки. Да, за такой выкуп можно будет и поторговаться. Отступать некуда, и следует использовать все ресурсы, пока ещё есть шанс самим выйти из этой передряги живыми. Шанс призрачен, но надежда, как говорится...
— Приём, — закончив с пленниками, Флаке возвращается к рации. — Мы требуем два вертолёта, чтобы беспрепятственно покинуть город вместе с заложниками. Заложников отпустим, как только окажемся в безопасности. И учтите: если заметим преследование, начнём выбрасывать их по одному.
Нельзя показывать слабость: дать слабину — значит проиграть. На другом конце тишина. Судя по тому, что удаётся разглядеть в окно, силовики серьёзно переполошились. Флаке не планировал подобного варианта отступления — но, чёрт возьми, они на последнем этаже заблокированного здания, на крыше которого есть вертолётная площадка. Грех не воспользоваться случаем.
— Один вертолёт, — наконец слышит он из рации.