— Э, так не пойдёт. У нас много заложников, и здесь мы никого оставлять не собираемся.
Снова тишина. В такие моменты нет ничего хуже тишины, но Лоренц терпелив — в конце концов, что ему остаётся, кроме терпения?
— Один, но большой. Ми-26 подойдёт? Но нам нужны гарантии безопасности заложников. Откуда нам знать, что вы их попросту не убьёте, как только выберетесь? И да — вертолёт денег стоит. Надеюсь, вы понимаете.
— Хорошо, — с готовностью реагирует Флаке. — Один большой вертолёт, который вы оставите для нашего человека в условленном месте. Наш человек пригонит его сюда сам. И без выкрутасов — нам не до шуток. За машину не переживайте — как только мы скроемся, свою летучку вы найдёте в полной сохранности, только пока не знаю где. А насчёт гарантий — в пяти километрах отсюда по левой стороне шоссе, на обочине, припаркован наш автомобиль. УАЗ, его нельзя не заметить, если внимательно смотреть конечно. Там трое из коммунальной службы. Убедитесь, что с ними всё в порядке. Убедитесь, что убивать — не в наших планах. И не нарушайте наших планов. Не надо.
Тилль хитро́ улыбается. Первая волна напряжения уже спала, и сейчас он даже в состоянии видеть в происходящем забавное. Его Флаке — деловая колбаса*. Хотя он всегда таким был, но Тилль, похоже, так никогда и не научится не удивляться этому. Флаке — самый удивительный, и если их всех здесь сегодня похоронят, то все отправятся блуждать по чистилищу, а Лоренц вознесётся прямиком на небо. Не потому, что он святой, а потому, что он умеет разруливать ситуации. Держись, Флаке.
Пока Ландерс гонялся за живодёром-чернокнижником, Стас обходил окружность с вписанной в неё пентаграммой против часовой стрелки, не отводя взгляда от лежащей по центру звезды скомканной фигуры. Ужас парализовал его волю: он ещё помнил, зачем пожаловал сюда, на этот чёртов пустырь, посреди ночи — чтобы найти Шнайдера и вытащить его отсюда. И вот он его нашёл. Но подойти к недвижимому телу, осмотреть его, поговорить с ним — этого он не мог заставить себя сделать. Ужас нарастал в сознании, пока не поглотил его полностью: а что, если Шнайдер не жив? Не жив — значит мёртв? Что тогда? Света свечей хватало, чтобы рассмотреть кровавые пятна на бетоне. Шнайдер лежал лицом вниз, а вдруг это лицо, родное и любимое — уже маска мертвеца? Взлохмаченные волосы скрывали голову и шею. Шнайдер не дышал. Не вздымалась его грудина под грязными лохмотьями, бывшими когда-то шанелевским жакетом. Он не шевелился — как не пытался Стас усмотреть хоть призрачный намёк на движение в какой-нибудь части его тела, ему этого не удавалось. Он бродил бы так до рассвета, если бы не Ландерс. Управившись с сатанистами, он бросился в круг и пал перед телом Шнайдера на колени. Он сделал то, что и должен был — перевернул тело и убрал волосы с белого, покрывшегося испариной воскового лица. Он ничего не говорил, лишь щупал шею, осматривал кровоточащую рану в боку, прикладывал ухо к недвижимой груди.
— Он жив, — наконец произнёс Пауль.
Стаса словно расколдовали. Оцепенения будто и не было — он ринулся в круг и наклонил своё лицо к лицу Шнайдера. Он так и не понял, где там Пауль рассмотрел признаки жизни, но уточнять не стал — он поверил ему на слово, потому что не мог не поверить.
— Шнай, Шнай, — шептал он, — только не умирай.
Дотащить Шнайдера до машины оказалось задачей нелёгкой — даже вдвоём они едва управлялись, то и дело спотыкаясь и увязая в слякоти, норовя выронить ношу в талую мартовскую грязь.
— Поедем в больницу, я знаю дорогу, — затолкав тяжеленное тело на заднее сидение, Стас берётся за руль.
Он ждёт, когда Пауль подгонит своё авто с противоположной стороны пустыря. Когда пустырь перестал отображаться в зеркалах заднего вида, он почувствовал: всё. Будто кто-то уколом гусиного пера поставил жирную чернильную точку на всей этой истории, и впереди — только надежда.
Приёмное отделение городской клинической больницы — Паулю не удаётся отделаться от ощущения дежа вю. Ольга уже ждёт их на входе вместе с дежурным врачом. Ольге позвонили по дороге, и она разбудила лекаря, окончательно лишив его надежды на тихую смену без происшествий. Шнайдера увозят на осмотр. Стас выходит во двор — курить за ёлкой, как несколько ночей назад это делал Ридель, стоя на том же самом месте. Пауль и Оля остаются вдвоём.
— Всё так несправедливо, — выдаёт неуместную банальность грустная женщина. С тех пор, как она очутилась в этих стенах, она всегда грустная.
Ландерс поворачивается к ней и смотрит в её лицо. Отмеченное не до конца сошедшими следами побоев и хирургическими швами, оно не пугает и больше даже не шокирует. Оно поражает глазами — в них грусть и ничего более.
— Не грусти, — зачем-то шепчет Пауль банальность ещё более неуместную.
Он пытается прочитать мысли Ольги. О чём думает она, когда не занята переживаниями за коллег? Наверняка о своей судьбе. О том, что её такую, обезображенную, больше никто никогда не полюбит. Глупости всё это. У него, у Пуля, с мордахой-то всё в порядке, и всё же его никто никогда не любил. Кроме Шнайдера — горькая ирония. Подумаешь.
— Не грусти, — повторяет он, будто она вот так сейчас послушает его и перестанет плакать.
Разные есть глаголы — “хныкать”, “ныть”, “реветь”, “рыдать “, но она именно плачет. Потому что когда скорбь льёт из глаз беззвучно и беспрестанно — значит, человек плачет.
— Не грусти, — он протягивает ладонь к её лицу, но вовремя отдёргивает, поясняя: — У меня рука грязная.
Ладонь и вправду грязная, как и весь Ландерс — брюки по колено заляпаны слякотью, на лице чья-то кровь, а руки...
— Вижу, ты чумазый, как шахтёр, — она улыбается, не переставая плакать.
— А ты красивая, — зачем-то ляпает он и тут же жалеет: она сочтёт это за насмешку. Хотя он не смеётся, он не врёт даже.
— Это ты ещё жопу мою не видел, — отвечает она сквозь улыбку. Подумать только — даже не обиделась!
Ландерс приобнимает её — условно, лишь обозначив объятие. К даме со сломанными рёбрами так просто не подкатишь!
Когда Стас вернулся со двора и уселся рядом, у него возникло невольное ощущение, будто он что-то нарушил, и в то же время стал свидетелем чего-то нового и интересного. Возвращения врача ждали уже молча.
— Значит так, — врач, словно герой из сериала, появляется из незапирающихся двустворчатых дверей — тех, через которые удобно возить каталки. — Документы пациента? Официально работает? Полис есть?
Не таких вопросов ждала уставшая троица. Первым реагирует Стас:
— С собой документов нет, но я их привезу через полчаса. Официально работает, да, есть страховка от предприятия.
— Отлично, — перебивает его врач. — Вместе с бумагами захватите средства личной гигиены, чего там ещё надо и... — он выдерживает драматичную паузу, — ...и одежду. Дело не в том, что имеющаяся пришла в негодность, а... В общем, нормальную одежду привезите. В травматологии у нас мужики простые лежат, и тутси нам там не нужна.
Не известно, что доктор подразумевает под красочным словом “тутси”**, но его все поняли. Все улыбаются. Если Шнайдеру нужна одежда, значит он жив! Если его переводят в отделение, значит он очень даже жив!
— Что с ним? — спрашивает Ольга на правах местной старожилки.
— Самая главная наша проблема — колотая рана в левом боку. Задета селезёнка. Ваш парень долго истекал кровью, но из-за холода невосполнимой потери удалось избежать. Ах, да — холод. Сильное переохлаждение всего организма. Даже спрашивать не буду, где он всю ночь лазал в одних, простихосспади, колготках. Как бы тестикулы не застудил — проверим, дообследуем. Ну и ссадины, ушибы, порезы по всему телу — но это мелочи. И ещё...
Доктор запинается, и на этот раз пауза уже не выглядит драматичной — она по-настоящему напрягает. Три пары глаз смотрят на него выжидающе, и он не чувствует себя в праве томить:
— Судя по реакции зрачков на световой раздражитель, у него сотрясение мозга средней тяжести, но... Кажется, задет зрительный нерв. Зрение нарушено — это очевидно уже на этапе поверхностного осмотра. Сделаем МРТ, затем определим к офтальмологу, вы не переживайте...
— Он что — ослеп? — Пауль аж подскакивает на кушетке.
— Не совсем. Скажем так, он различает свет и тень...
— Это лечится? Скажите, он будет видеть? — не унимается Ландерс, и Ольге приходится положить свою ладонь ему на бедро, чтобы заставить успокоиться.
— Конечно будет! Такие нарушения со временем проходят. Иногда не полностью, но вы не волнуйтесь — всё самое страшное для вашего эксцентричного товарища уже позади. Жду вас с документами и сменной одеждой через полчаса, — обрывает он, обращаясь к Стасу, и удаляется за беззвучно смыкающимися за его спиной дверными створками.