— Езжайте оба, — предлагает Ольга к коллегам. — Вымойтесь, отдохните, хотя... Дел у вас хватает, сами знаете. А о Шнае не беспокойтесь — я-то здесь. Один он не останется.
“И я тоже”, — подумала она, но не сказала.
— Вот, выпейте лучше этого, — уставшая Машка заботливо подносит Дианиной маме новую чашку взамен прежней.
Как бы ни была сильна её неприязнь к алкоголю и всему, что с ним связано — но не корвалолом же стариков отпаивать, в самом деле? Сердечные капли возможно их даже... оскорбят! Нетронутый чай остыл и покрылся плёнкой, и Машка решила, что немного виски в свежую порцию горячего фруктового напитка пожилой леди не повредит. Дианин отец, заприметив бутылку “Ред Лэйбла” в руках проворной помощницы, так и не сводит с неё глаз — поняв его без слов, Машка вручает ему и бутылку, и рюмочку из сервиза, что Линдеманн всегда держит наготове в своём кабинете.
Телевизора в приёмной нет, но Машка включила секретарский ноутбук и вывела на экран прямую трансляцию со странички Круспе. Официальных новостей им лучше не показывать — наверняка из телека они не услышат ничего, кроме россказней об атаке террористов на здание областного управления ФСБ. Родители уже поняли, что их дочь сейчас там. Не поняли они только, что она там делает, с кем она, и почему Машка всё время употребляет это странное словосочетание: Дианка с Олли. Это ещё кто? Похоже, они о своей дочери вообще ничего не знают. Их злит это, а ещё... они гордятся. Машка вкратце расписала им, в чём суть дела, и злиться уже не получается — выходит, их дочь жертвует собой ради справедливости. Машка рада — рассказчик из неё всё-таки неплохой, убедительный.
А Круспе молодец — умело управляет своим аппаратом, выдавая картинку с воздуха и снабжая видео красочными комментариями. Молодец он и в том, что сумел организовать вокруг себя целый кружок последователей. Стримеры-добровольцы сбежались к Управлению со всего города и уже заполняют эфир соцсетей своими эфирами. Силовики пытаются их разгонять, но как-то неохотно: всё на камеру, а сейчас столько правозащитничков и поборников свободного распространения информации развелось — случись что, потом проблем не оберёшься.
— Маша, скажите, каковы шансы на то, что наша дочь и её... друзья выберутся оттуда целыми и невредимыми?
Маша аж опешила: не привыкла она, чтобы к ней так, да на “Вы”. Даже в суде, где ей совсем недавно приходилось отстаивать своё право на квартиру покойной матери, и прокурор, и судья ей “тыкали”, а тут совсем незнакомые люди, которые ей ничем не обязаны. Но что им ответить? Приходится вновь включать дар убеждения:
— Да вы не беспокойтесь. Флаке что-нибудь придумает. Вы же слышали: ребята затребовали генерала и журналистов к Управлению. Как только те подъедут, Флаке огласит свой компромат, и тогда уже никто наших тронуть не посмеет. Это уже будет выглядеть как подавление оппозиции недемократическими методами, — девчонка сама не знает, где таких умных формулировок нахваталось: всё-таки просмотр телека перед сном иногда бывает полезным.
О каком генерале речь, родители уже поняли. Кречетова в городе все знают: кто-то по слухам, кто-то из того же телевизора, многие — лично. Они помнят его по тому эфиру с дебатами, где их дочери приходилось давать отпор всемогущему силовику. Но кто такой Флаке, и о каком компромате речь?
— А! — помощница машет рукой в жесте “ничего особенного”. — Флаке — владелец этого предприятия. Этого вот всего, — она обводит рукой пространство приёмной, подразумевая под ним и здание ММК, и цеха́, и склады. — У него к Кречету старые счёты — кровная вражда, если можно так выразиться. Да вы и сами всё увидите, надо только журналистов дождаться.
Родители всё ещё недоумевают — зачем Диана полезла защищать чьи-то кровные интересы? Ведь это не её вражда и не её война? Неужели только лишь из-за чувства справедливости? По их лицам Машка читает замешательство, и надеется лишь на то, что они не зададут назревший вопрос вслух. Сама она очень хорошо помнит воскресное утро их с Дианой знакомства: как пришла к ней на квартиру, как обнаружила там совсем потерянную девушку, чьё лицо сияло следами незаживших побоев, а настроения хватало лишь на то, чтобы открыть форточку и закурить. Нельзя родителям такие вещи рассказывать. Как знать, чего им довелось натерпеться в плену у бандюков, но пережить невзгоды самим и представить в аналогичной ситуации собственного ребёнка — совсем разные вещи. Машка-то родительской опекой никогда избалованна не была, но вспоминая отца, она явственно представляет, что случись с ней что-то сродни похищению или пыткам, она бы тоже не стала с ним откровенничать. Она забудет, а он — нет. Родители о страданиях своих детей никогда не забывают.
— Маша, уж рассвет скоро. Скажите, когда же прибудут эти самые журналисты? И где сам генерал? Кажется, его там ждут все — и ваши коллеги, и люди за оградой здания... — от виски Дианкин папаша чуток осовел, но утрированно вежливым быть не перестал.
Маша теряется от такого обращения — блин, она же всего лишь девчонка на подхвате с незаконченным средним специальным образованием, почему они ждут от неё ответов, которые и прессекретарь президента не смог бы дать? Машка польщена. И напугана. А ведь родители-то правы! Где чёртов усач? Уж не планируют ли осаждающие взять Флаке и компанию измором?
— Сейчас уточню, — вжившись в роль осведомлённого лица, она хватает свою трубку и запирается в кабинете босса.
Закрывшись и забившись в самый дальний угол — чтобы из приёмной её не было слышно — она набирает Круспе.
— Алло, Рих, что с журналистами? Где генерал? Какие новости? Как там наши — держатся?
Круспе тяжело вздыхает. Даже через сотовую связь слышно: что-то не так. Как удалось выяснить через тех же стримеров-лазутчиков, среди силовиков в оцеплении ходят слухи, что генерал по внутренним каналам распорядился журналистов к Управлению не пускать. Более того — он сам обзвонил главных редакторов всех существующих в регионе печатных и электронных новостных изданий и, не юля, прямым текстом пригрозил физической расправой каждому, кто рискнёт объявиться у места оцепления или, чего доброго, выйти на связь с налётчиками.
— Сама понимаешь, — заключает Круспе. — Даже если Флаке как-то передаст свой компромат в интернет, это не возымеет желанного действия. Вера в печатное слово в глубинке слишком сильна. Нужны официальные журналисты, головы из телевизора так сказать. Похоже, генерал тоже это понимает, вот и идёт на крайние меры. Ему ничего больше и не остаётся. Нам — тоже.
Машка возвращается в приёмную и, пожав плечами, предлагает родителям пока вздремнуть на диванчике. Старики сразу смекают, что творится неладное. Поспать им удастся ещё нескоро.
Вот уже второй час ни в здании Управления, ни возле него не происходит ничего нового. Круспе опустил свой аппарат — заряд аккумулятора подходил к концу, и не хватало ещё, чтобы дрон рухнул на головы толпе. Жалко — не найдёшь ведь его потом в этих гаражах, а такая игрушка замечательная! Он таращится на плоды своих трудов — страничка уже живёт своей жизнью. Дав ей запал, он добился такого уровня раскрутки, когда ресурс уже начинает воспроизводить контент самостоятельно. Паблик вконтакте популярен, особенно у молодёжи, но репостами всё происходящее уже растеклось по сети далеко за пределы бело-голубого ресурса. Заварушка привлекла внимание многих тысяч наблюдателей, но всё же Круспе понимает — это не та аудитория, для которой Флаке замыслил своё разоблачение. Молодёжи на компроматы из девяностых и разборки высоких чинов друг с другом наплевать. Молодёжь здесь ради идеи и развлечения, молодёжь не задумывается о смыслах. Хотя, возможно он недооценивает подрастающее поколение? Если бы Ольга была в Москве, она бы уже привезла сюда парочку видных журналюг федеральной узнаваемости, но и этого ресурса они лишились. Ольга в больнице, Шнайдер тоже, и, как ни печально это признавать, за этих двух Круспе спокоен куда больше, чем за всех остальных.
— Рихард, не засыпай, — Ирина присаживается на диванный подлокотник — с балкона они выбрались уже давно, как только посадили дрон.