Круспе дёрнулся — а ведь он и вправду задремал! Съехал на бок, завалившись на спинку дивана, и очки его тоже съехали на бок. Неосмотрительно ухватившись за них, он ляпает пальцами по линзам. Не беда: протирать стёкла для каждого очкарика — своего рода ритуал.
— А? Что? Я не сплю. А вот тебе следовало бы, — уже привычным, ставшим почти безусловно-рефлекторным жестом он гладит всё ещё плоской живот брюнетки.
— Куда уж там. Самому не смешно? Весь город на ушах. А я — как все! — Ирина игриво привстаёт и отдаёт честь, прямо как на праздничном построении первого курса юридической академии.
— К пустой голове не прикладывают, — смеётся Круспе. Ирина тоже смеётся — её синяя, в тон рабочей форме, пилотка валяется на антресоли и кроме как на парады она её не надевает. — И ты — не как все.
Машка звонит снова. За эти пару минут ситуация претерпевает некоторые изменения. Стас передал, что по информации от его ФСБшного друга генерал, ранее находившийся где-то за городом и не решающийся показаться на месте событий якобы из-за угрозы собственной безопасности, теперь и вовсе перестал выходить на связь с сослуживцами. Даже по внутренним каналам с ним не могут связаться. Даже ребята из ФСО не могут выйти с ним на контакт. Телефон не отвечает, да и по трекеру не высвечивается, и силовики в растерянности: оставшись без прямых указаний сверху, они практически предоставлены сами себе. Никто не хочет брать ответственность за принятие решенией, все ждут виновника “торжества” — но без пяти минут губернатора как ветром сдуло! Ситуация нехорошая: анархия в силовых структурах — вещь взрывоопасная. Попросив Машку переключить его на Флаке, Круспе возбуждённо орёт в трубку:
— Генерал либо задумал немыслимое, либо решил текать! Дальше медлить нельзя — предъявляй список! Выложим в интернет, а там — как пойдёт!
То, что Флаке сотоварищи могут видеть сквозь жалюзи, лишь подтверждает слова Круспе: в среде силовиков суматоха, и оцепление уже не так стройно, как прежде. Солдатам без генерала никуда и, оставшись обезглавленным, могучее войско национальных гвардейцев потихоньку дезориентируется. Так и до произвола недалеко: несколько десятков бойцов при полном вооружении, не имея приказа, на многое способны. Или, если повезёт — вообще ни на что.
Флаке всю ночь провёл в шатаниях вокруг пресловутого сейфа. То подойдёт к нему, то приобнимет, то вновь отстранится.
— Давай же, — Тилль подкрадывается сзади, беззвучно, как он это умеет — невероятное умение для такого тяжёлого мужика. Он тихонько обнимает Лоренца за плечи и улавливает мелкую дрожь в костлявом теле. Он ничего больше не говорит — Флаке и так всё знает, советы ему не нужны и никогда нужны не были. Ему нужна только поддержка.
Диана борется со сном. В сон клонит неимоверно. Обшарив все шкафы и тумбочки в кабинете генерала, ей удалось обнаружить запасы крекеров, солёного арахиса, шоколада — одним словом, закуски. Даже бутылку минералки нашла. Всего одну. Пить в комнате хочется всем, но бутылка достаётся единственной женщине и, наплевав на все свои феминистические воззрения, Диана таким реверансом со стороны джентельменов не брезгует. Они же ещё не знают. Да, кроме Олли о ребёнке не знает никто — это было её условием, и она о нём ни разу не пожалела. Так, развалившись в удобном генеральском кресле, похрумкивая печенюшками и запивая тёпленьким боржомом, она празднует новость об освобождении своих родителей. Ей радостно и волнительно — теперь-то она просто обязана выбраться отсюда живой, хотя бы ради них! Со страхом, волнением и ожившей в груди надеждой она наблюдает за действиями босса.
Лоренц снова достаёт свои ключи-деактиваторы. Примостившись к замку так, чтобы узкой спиной закрыть полный обзор своих действий для всех окружающих, он начинает мудрить. Он никому нe сказал, но сам знает — если не открыть замок с первого раза, сработает резервная блокировка, и тогда с планами раздобыть список можно будет попрощаться. Поэтому-то он и не вскрыл замок до сих пор — боялся осечки. В кабинете воцаряется полная тишина — даже пленники, бодрствующие у стены, кажется, затаили дыхание. Момент напряжённый, и нервозную тишину нарушает лишь хрумканье крекерами — Диана не в силах заставить челюсти перестать жевать даже сейчас.
Раз — щелчок, пиликанье, мигнул оранжевый огонёк. Оранжевый — что бы это значило? Все знают: красный — стой, зелёный — иди. Но оранжевый? Целая канонада щелчков — некая механическая вибрация. Снова пиликанье, на этот раз более протяжное и даже мелодичное, чем-то напоминающее рингтон древнего мобильника. Оранжевая лампочка гаснет и через мгновенье зажигается зелёная. По комнате проносится коллективный выдох облегчения. Даже пленники расслабленно откидываются на стену. Зелёный свет — иди! Дверца сейфа, толстенная, в несколько слоёв брони, мягко и беззвучно открывается. Наконец Лоренц отходит в сторону. Его руки трясутся, а в разверзнувшемся брюхе бронекоробки лежит пожелтевший потрёпанный лист бумаги. Ни залежей оружия, ни чемодана с банкнотами, ни пакетиков с героином. Генерал Кречетов оказался настолько упоротым, что использовал такую махину лишь для хранения какой-то жалкой бумажки. Хотя, на поверку оказалось, что лист не один, а несколько — тесно прижатых друг другу, объединённых скрепкой и отличающихся степенями желтизны и потрёпанности. Миссия выполнена. Всё только начинается.
Флаке аккуратно снимает скрепку и принимается шарить глазами по списку. Заглядывающий через его плечо Тилль знает, что он там ищет. “Список” — это настоящий список с именами жертв генерала, датой их устранения и тезисным описанием их “прегрешений”. С девяносто второго года до дня сегодняшнего. Завершается он десятком точек, выставленных в столбик. И Тилль, и Флаке понимают, что эти места ждут своих имён — их имён и имён тех, кто их окружает. Генерал суеверен — не вписал их наперёд, видимо, он из тех, кто не привык делить шкуру неубитого медведя. А может быть, просто оттягивал приятный момент? А вдруг просто не был уверен в своём успехе? В любом случае он не прогадал — точки так и останутся точками, никогда не обращёнными в имена. Флаке возвращается к первому, самому древнему листку — к истокам, в далёкий девяносто второй год. Супругам Лоренц довелось попасть в самое начало списка, напротив даты аварии — даты, когда маленький Кристиан стал сиротой — красуется скромная приписка: “не поделились”. Ладонь Флаке непроизвольно сжимается, ещё немного, и он скомкает лист, а то и вовсе продырявит его тонкими пальцами, и решив, что с его друга хватит, Тилль осторожно, но настойчиво накрывает своей ладонью тронутую мелкой дрожью кисть Лоренца и отнимает листки.
— Не забудь, это компромат, и это то, зачем мы здесь.
Флаке плюхается на стул и обхватывает голову руками. Немногие видели его таким разбитым. Конечно, и Линдеманну, и Риделю доводилось наблюдать своего необычного друга и в состоянии большего отчаяния, но вот Диана по-настоящему шокирована. Она многое слышала о боссе и о его злоключениях, но с момента личного с ним знакомства он всегда представал перед ней неким супер-человеком. Флаке не ошибается, у Флаке всё под контролем, Флаке — грешник, но грех уныния — не из его послужного списка. Вспомнить хотя бы ту ночь в пригородной гостинице, ночь пьяных откровений после дня в заточении. Ночь, когда она уверовала, что ангелы существуют, и они среди нас, а один из них даже работает её боссом. Она не разочарована — она чувствует себя виноватой, потому что хочет помочь, но не знает как. Поэтому просто решает разрядить обстановку конструктивным тезисом:
— И как нам распорядиться этим компроматом? Рихард сказал, что журналистов мы скорее всего не дождёмся, а обычным интернет-вбросам мало кто поверит... Люди скажут: мало ли, что мы тут сами на коленке наклепали... Цена за эти бумажки не выше, чем за “панамское досье”...
— Без пруфов — да.
Вcе четверо не сразу понимают, кому принадлежит фраза. Голос говорящего не похож на голос ни одного из четвёрки, но тем не менее они некоторое время переглядываются, с подозрением косясь друг на друга: мол, это не ты случайно чужим голосом заговорил, не ты, не? Диана ориентируется первой — то ли крекеры, повысив уровень сахара в крови, заставили её мозг работать живее, а может, она просто единственная из четверых, кому с обладателем голоса доводилось подолгу общаться, вот он и стал для неё узнаваемым... Слова принадлежали связанному и разлёгшемуся вдоль стены у распахнутой двери Кириллу.