Матушка тут же подтянула свой нос к монитору и одобрительно закивала, узнав дочку.
— Но почему она сидит? — рассуждает дама недоумённо. — Им же обещали амнистию, да и вертолёт подали — почему не запрыгивает внутрь? Скорее бы они улетели, и дело с концом. Они ведь сюда полетят, правда?
Женщина ищет поддержки у Стаса — к новому знакомому она сразу прониклась доверием. Но по выражению его лица тут же понимает, что сморозила глупость.
— Дочка! — вскрикивает отец. Взгляды моментально возвращаются к происходящему на экране. Диана больше не сидит — она завалилась на бок, и можно разглядеть её длинный светлый хвост, свесившийся с края крыши — настолько близка она к краю. — Дочка, тебе плохо?
Обращаться во втором лице к человеку из телевизора можно либо если ты сумасшедший, либо если этот человек — твой близкий, и папа не стесняется собственных чувств. Сюжет развивается по законам абсурдного жанра: предугадать, что будет дальше, невозможно, и если непричастные взирают на творящееся в их городе со сторонним интересом, как смотрели бы они заключительную серию полюбившегося сериала или футбольный матч с участием любимой команды, то оба родителя уже близки к сердечному приступу.
— Где скорая? Где полиция?
Полиции там хватает, собственно, c силовиков и начались проблемы, а вот машин скорой помощи и вправду не видать. Ведь возле здания кучкуются тысячи людей, и почему официальные чины не распорядились подать хотя бы одну дежурную бригаду к месту возможных эксцессов?
Улучив момент, Машка ускользает в кабинет босса и пытается связаться с самим Линдеманном — напрасно. Тот на связи с Володькой и ему сейчас не до болтовни. Машка звонит Круспе, но и он не отвечает. Как успокоить безутешных родителей, да и как вообще понять, что там, на этой чёртовой крыше, происходит? Смирившись со своей участью, она возвращается в приёмную, чтобы продолжить просмотр стримов вместе с другими рядовыми зрителями.
Наверное чуть ли не все экраны города сейчас транслируют одну и ту же картинку. И телевизоры в магазинах бытовой техники, и экраны для показа рекламных объявлений в маршрутках, и смартфоны уличных гуляк, и компьютеры офисных служак — все они, действуя, как единый организм, погребают город под лавиной информационного шума. И уютная двушка, принадлежащая прокурору Ирине — не исключение. Рихард то погружается в сон, то вновь воскресает — полноценно поспать не позволяет напряжение, а полноценно бодрствовать не позволяют истощённые ресурсы организма. В очередной раз разлепив глаза, он наблюдает ту же картину, что и во время прошлого, и позапрошлого пробуждения: Ирина на полу — зачем-то она соскользнула с дивана и разместилась внизу, у Рихиных ног — не отрывая глаз от экрана следит за трансляцией с открытым ртом. Её зрачки мелко подрагивают, не поспевая за сменой вибрирующих кадров. В комнате с окнами, плотно задёрнутыми ночными шторами, царит полумрак, уют, спокойствие. Обычная парочка проводит свой вечер перед телевизором. Только за окном субботнее утро, а на экране — операция по вызволению их друзей из блокады. Протерев опухшие веки, Рихард подсматривает за боевой подругой: Ирина по-прежнему погружена в телевизор, по-прежнему сидит на полу, подтянув согнутые в коленях ноги к себе и обхватив их ладонями, аккуратный ротик по-прежнему приоткрыт, но что-то не так с её глазами... Её глаза смотрят по-другому, они сменили содержание. Смысл, отражающийся в уставших карих щёлочках, Рихарду не знаком. Сдвинув брови, женщина сощурила веки во внешних уголках и чуть насупилась, будто сердясь. Рихард хотел было спросить, что с ней, но передумал. Переведя взгляд на экран, он видит то же, что и все — развалившуюся на краю крыши Диану. Зрелище сюрреалистичное и неприятное, особенно если учесть, что на его фоне эвакуация заложников продолжается своим чередом, а про девушку, кажется, вообще забыли. Неприятный холодок пробегает по внутренней поверхности груди сонного Круспе. Он едва заставляет себя оторваться от экрана, чтобы вновь залюбоваться своей женщиной. Ирина по-прежнему живёт происходящим в телевизоре, она выпрямила ноги и ещё сильнее насупилась, а её ладони безотчётно шарят по плоскому животу. В груди Круспе становится ещё холоднее: Ирина ведёт себя, как самка, почуявшая опасность.
Диана просыпается, если это слово вообще применимо — ведь она не спала, она просто... не существовала какое-то время — но сейчас она снова в строю, почти стоит на своих двоих, едва касаясь крыши носками обуви. Когда последних пленников погрузили на борт, и за ними последовали Тилль и Флаке, Оливер, не заметив девушки среди пассажиров, забил тревогу. Это он держит её под мышками, практически на весу, позволяя резиновым сапожкам чуть касаться тверди.
— Ты можешь идти? — дежурный вопрос, набивший оскомину, но он понимает — даже если и может, всё равно не пойдёт. Значит он её понесёт. — Обхвати руками меня за шею и держись кре...
Он не успевает договорить — звук выстрела взрывает воздух, и пуля вырывает девушку из мужских объятий. Тело несколько секунд колеблется на краю, а потом, влекомое силой притяжения, кренится к обрыву. Оливер не помнит этих секунд — он не заметил, как они пролетели, как не успел он и осознать, что случилось, будто пуля попала не в Диану, а в него самого, лишив возможности и двигаться, и соображать. Он приходит в себя, когда обмякшее туловище девушки уже клонится под опасным углом, готовое улететь. “Диана!”, — он хочет закричать, но нет ни голоса в горле, ни воздуха в лёгких, поэтому он лишь шевелит губами, протягивая руки вперёд. Он ловит её за предплечья: влажные от волнения ладони скользят по гладкой материи худи, с трудом цепляясь за длинные рукава. Рвёт девушку за руки на себя, отчего плечевые суставы хрустят, как готовые выскочить из пазов шарниры кукольных конечностей. Оливер прижимает тело к себе так крепко, словно опасается, что его сдует — и от этой связи они становятся единым целым под гомон обезумевшей толпы, которого он не слышит. Он приседает, готовый правой рукой подхватить девушку под коленями, а левую перемещает ей под лопатки и вдруг отпрядывает, едва снова её не роняя. Левая ладонь вязнет в чём-то влажном и горячем, и Оливер инстинктивно пятится назад, от кромки. Он снова опускает девушку на ноги, продолжая придерживать её правой рукой. Голова Дианы запрокинута назад так неестественно, что кажется, будто тонкая шея вот-вот переломится под её тяжестью. Словно в замедленной съёмке Ридель переводит взгляд на свою левую ладонь — красную и липкую. Всё ещё не веря в происходящее, он осматривает себя — его белая рубашка, как всегда, чиста, и он расстёгивает молнию Дианиной кофточки — и живот, и грудь девушки под одеждой также чисты.
— Быстрей! Взлетаем! — орёт Тилль — если на этой злосчастной крыше и есть кто-то, способный перекричать шум вертолётных винтов, то только он.
В сознании Риделя срабатывает спусковой механизм: выкарабкавшись из забытия, он подхватывает девушку и бежит к маневрирующему на высоте пары метров над зданием вертолёту. Уцепившись за канат одной рукой, а другой продолжая удерживать подругу, он уже не может сам взобраться — на помощь приходят друзья. Так, стараниями Лоренца и Линдеманна, в четыре руки подтянувшиx канат на себя, парочка оказывается на борту, и пилот, бросивший на опустевшую крышу последний взгляд, начинает набирать высоту.
— Кто стрелял? Кто отдал приказ? — перешёптываются заложники.
Одиночный выстрел взбаламутил и толпу внизу, и команду на борту, и тысячи зрителей, наблюдавших за событиями через экраны своих гаджетов. Пленники, ещё минуту назад чувствовавшие приближение свободы, расселись по креслам — пассажирский отсек рассчитан на восемьдесят посадочных мест, и двум десяткам беглецов есть где расположиться. Они спрашивают: “Кто стрелял?”, а имеют в виду “Не выстрелят ли теперь и в нас?”. И чем выше вертолёт взмывает над городом, тем спокойнее у них на душе — досюда, до облаков, не дострелят.