— Она беременна.
Лоренц во все глаза смотрит на Риделя через заляпанные стёкла очков.
— Что ты сказал?
— Она беременна. И просила никому не говорить, это было её условием. Но я думаю, сейчас уже можно не скрывать. Возможно, это вообще уже не имеет значения...
Лоренц пятится назад, упираясь задницей в ножку перевёрнутого стола. “Но как ты мог разрешить ей идти с нами?”, — спросил бы он. “А как я мог ей запретить?”, — ответил бы Ридель. Но какие уж тут разговоры, когда двухметровый бритоголовый головорез стоит у грязного окна и даже не пытается скрыть влажный блеск своих чистых тёмных глаз?
Полчаса истекли, и над площадкой вновь разносится приближающийся рёв винтовых лопастей. Заложники, поневоле научившиеся придавать понятиям “мы” и “они” непривычные для себя смыслы, разбегаются по периметру, освобождая место для посадки. Линдеманн выскакивает из вертолёта и крутит головой — ищет своих. Лоренц стрелой выносится из магазина и бежит ему навстречу, плотно прижимая ладонь к карману правой брючины вымазанного в грязи комбинезона.
— Летим, — кричит Линдеманн, и его слышат все — и ребята по периметру, и Ридель за стеклом магазинного окошка.
Погрузившись на борт, они вновь отправляются к облакам. “Курс на город”, — радостно декларирует Володька, и его голос распространяется по салону самой сладкой мелодией.
— Смотри, — Линдеманн тычет Лоренцу в нос своим смартфоном.
Куча скриншотов с городских порталов. В местное отделение ФСБ назначили нового начальника из Москвы, и тот именным приказом гарантирует беглецам неприкосновенность. Стрелял снайпер — кто-то из кречетовских верноподданных. Снайпера уже задержали, а генерал всё ещё числится в бегах. Судя по данным МВД, территорию страны он не покидал. Его объявили в розыск, и сейчас проводятся розыскные мероприятия. Действующий губернатор ушёл в отставку, и город готовится к выборам, которые пройдут в следующее воскресенье... Бла-бла-бла. Всю дорогу до города Лоренц спит.
====== 43. Четырнадцать месяцев спустя (Эпилог. Часть первая) ======
— Пристегнулся?
— Я тебе не маленький. Прекращай уже! — Шнайдер бухтит, всячески выказывая раздражение, но всё же пристёгивается.
Вот уже год как он выздоравливает. Раньше он болел — и телом, и душой — а сейчас всё изменилось: он и постарел, и родился заново одновременно. О том, что было, напоминают лишь очки со стёклами на четыре диоптрии, да в боку побаливает — не всегда, лишь время от времени, когда погода меняется. Сам себя он считает развалюхой. Стас считает его кем-то вроде большого ребёнка, за которым нужен глаз да глаз. Шнайдер не против — вместе с опекой он получает ласку, заботу и столько внимания, что в нём можно купаться. Он и купается, каждый день, день и ночь, упиваясь этим чувством — чувством нужности. Пусть его опекают, как маленького. Пусть даже посмеиваются, пусть ласково журят. Пусть напоминают о ремне безопасности каждый раз, когда он садится в машину. Шнайдеру никогда это не надоест.
Стас включает кондиционер — салон охлаждается за полминуты, и очки запотевают от резкого перепада температуры. Раньше Шнайдер посмеивался над Круспе, над его привычкой дышать на стёкла, а потом тереть их уголком рубашки — теперь же делает так сам.
— Неудобно?
Стасу такие мелочи кажутся неприятностями, ему кажется, что они портят жизнь — на самом деле из таких мелочей вся жизнь и состоит. Убедившись, что линзы чистые, Шнайдер вновь водружает очки на нос. Офтальмолог сказал, что из-за неврологических рисков операцию ему пока подтвердить не могут — придётся ещё походить в очках, может год, или два, или всегда... Почему-то Шнайдера все жалеют, будто эти стёкла делают его калекой — сам же он счастлив. Ещё полгода назад диоптрий было шесть, а прошлым летом он и вовсе кроме светотеней ничего не различал. Ему есть, с чем сравнить. Он рад своим стёклам и счастлив, что они есть. За последние месяцы такие слова как “рад” и “счастлив” прочно обосновались в его лексиконе. Счастья так много, что он до сих пор не может поверить, что оно настоящее. Иногда он просыпается по ночам, потому что ему снится, что он спит, а когда проснётся — всё будет как раньше. Как тогда, когда он не знал слов “рад” и “счастлив”. И он просыпается в холодном поту, чтобы убедиться, что всё взаправду, а кошмарное пробуждение ему только приснилось.
Сегодня так много солнца, что приходится щуриться. Надо не забыть заказать тёмные очки с диоптриями, а то уж июнь, а он всё щурится.
— Так, я не понял: мы едем в Испанию или нет?
Уже которую неделю Стас шерстит сайты туроператоров: он вбил себе в голову, что им со Шнаем необходим совместный отпуск, и непременно — на жарких берегах. На правах именитого эксперта он то разглагольствует о самобытной архитектуре Барселоны, то предаётся фантазиям о двух неделях в уединённом бунгало где-нибудь недалеко от Тенерифе. Шнайдер слушает его внимательно, слушает и кивает. Сам-то он бывал в Испании лишь раз, в Малаге, давным-давно. Он мог бы сказать, что был там “по работе”, но предпочитает молчать. Воспоминаний нет — наркотический угар хорош уж тем, что помогает забывать.
— А фирму на кого оставим? — он улыбается. Он не хочет никуда ехать.
Стас тоже улыбается. Всё верно — им и здесь хорошо. Отдохнуть ведь всё равно не дадут — замучают звонками, да и дела не бросишь...Тилль уезжал в суете и впопыхах. Он уже давно не является генеральным директором ММК — эту должность почти год назад принял на себя Стас. Предприятие отнимает всё время — вчера они со Шнаем покинули офис около десяти вечера, и сейчас только полдевятого утра, а они уже держат путь на работу.
— На даче наша Испания.
Шнайдер вспоминает прошлые выходные, которые он провёл за покраской дачного забора. Как чёртов Том Сойер! Обустраивать дачный участок стало их со Стасом совместным хобби. Работы невпроворот: из дедушкиного наследства они планируют сварганить тот ещё эксклюзив! Развлекаются как могут — сами придумали план реновации, сами разработали новое оформление жилой части дома. Сами красят, пилят, копают, сажают яблони. Если повезёт — управятся до конца лета. Тогда можно будет и мебель новую подвозить — прямо из-под станка, прямо с родного производства. Шнайдер настаивает на кресле-качалке — он любит говорить, что чувствует старость. На самом деле, он хотел бы её чувствовать, но пока не очень-то и получается — в нём нынче слишком много жизни. Стас хочет бильярдный стол. Вряд ли он собирается устраивать на даче шумные вечеринки с пулом — скорее всего, конструкция, покрытая зелёным сукном, нужна ему для чего-то другого. Они оба хотят просторную ванну. Затея с обустройством дачи держит их вместе, связывая, не позволяя разбежаться. На самом деле, это лишь фигура речи — они давно уже связаны, и дача тут ни при чём.
Дверь приёмной распахнута настежь, и вылетающая в проём Машка чуть не сбивает начальство с ног. В последнее время её не часто здесь встретишь — она всё больше занята своими общепитами, но похоже, одной, двух и трёх работ человеку мало. Машка просто своя.
— Платёжки с пенями из налоговой пришли! Бухгалтерия просрочила отчисления за прошлый квартал! Кто за это отвечает! Ни на секунду нельзя...
Шнай вырывает из её рук стопку непогашенных платёжек, и девчонка тут же растворяется в глубинах офисного здания.
— Я разберусь, — кивает он Стасу и следует к своему рабочему месту — огромному секретарскому столу у панорамного окна приёмной. — В десять приедут поставщики из Питера, ну те, ты не забыл...
Стас забыл — по его лицу это читается однозначно. Но время ещё есть, и к прибытию партнёров он ещё успеет подготовить все необходимые документы.