Он возвращается в номер — Шнайдер уже там: нетерпеливо вырывает авоську из его рук, открывает банку с капустой и жадно поглощает её содержимое, орудуя фирменной мэрриоттовской вилкой. Круспе тем временем сидит на своём диване, завернувшись в одеяло: лицо припухшее, волосы торчат в разные стороны, глаза мутные — ни дать ни взять, вобла в перьях.
— Станислав, иди переоденься пока, — Шнайдер кивает в сторону спальни.
Там обнаруживается пакет, внутри — брендовые джинсы, футболка, худи, носки и трусы. В пору всё — и как это Дум умудрился на глазок угадать с размером? Трусы Стас прячет во внутренний карман куртки — сейчас они ни к чему, но пусть будут. Дорогой подарок. Из ванной тем временем слышится шум бегущей воды и отборная ругань. Стас спешит на звук и обнаруживает Круспе голым, свернувшимся на дне ванны в позе эмбриона, а Шнайдера — поливающего его попеременно то горячей, то холодной водой из лейки душа.
— Я лишь напоминаю вам, что выезд ровно в двенадцать, — сухим профессиональным тоном работника сферы туризма и гостеприимства, декларирует Стас.
— То есть как это — выезд, — подаёт признаки жизни Круспе, — а на Красную Площадь мы разве не пойдём? На кр-р-расную, кр-р-расную, — снова тянет он свою недо-“р”. — Rot wie die Liebe, rot wie ein Rubin…
— Что, голосок прорезался, божество востроносое? — рявкает Шнайдер, бросая другу пузырёк с шампунем, — давай-ка, смывай с башки свой дурацкий гель, да поживее!
Стас оставляет двух закадычных товарищей наедине.
Через несколько минут Шнайдер выводит завёрнутого в полотенце Круспе из ванной, сажает на диван в гостиной, и, словно малого ребёнка, одевает в извлечённые из его же саквояжа свежие вещи.
Наконец, все трое принимаются за подостывшую шаурму. Стас и Шнайдер пьют чай, в то время как Рихард достаёт из мини-бара охлаждённую бутылку “Киликии”, и жадно присасывается к ней, как голодное дитя к материнской груди. Стас ожидает, что того вот-вот вырвет, но всё обходится.
— А давайте всё-таки останемся. Вечером концерт на площади, — уже гораздо более спокойным и даже слегка виноватым тоном вопрошает Круспе.
— Какой ещё на хрен концерт, откуда ты вообще этого нахватался? — Шнайдер снова на взводе.
— Наверняка, вчерашние девчонки его отликбезили, — предполагает Стас, неспешно дожёвывая вторую шаурму, — и лучше выпить рассола, а не пива.
— Лучше всего покурить! Хочу курить! — Рихард подрывается с места и тянется за лежащей на тумбочке початой пачкой сигарет.
Стас замечает марку: “21 ВЕК”. Где он их раздобыл, интересно? Наверное, кто-то из вчерашних случайных собутыльников одарил.
— Здесь не курят. Только внизу. Это закон, — и он наглядно тычет пальцем в датчики дыма, установленные по всем углам гостиничного номера.
Однако успевший схватить пачку Круспе уже устремился к открытому окну.
— Это датчики дыма, а не запаха. В крайнем случае заплатим штраф. Или дадим взятку, — Круспе располагается на полу в позе лотоса, трясущимися руками прикуривает первую сигарету и выдыхает струю дыма в окно.
Шнайдер осуждающе качает головой, но молчит.
— Тогда ладно, я присоединюсь, — Стас усаживается рядом и тоже закуривает. Он вспоминает, как, когда он был подростком, по соседству жила девчонка его лет, родители часто оставляли её дома приглядывать за младшей сестрой. Когда было скучно, Стас приходил к ней, они ставили ребёнку мультики, а сами закрывались на балконе и курили. Чтобы сестрёнка их не застукала и не рассказала родителям, курить приходилось сидя на корточках — так, чтобы ни из комнаты, ни с улицы их не было видно. И вот сейчас двое взрослых мужчин занимаются тем же самым. Стас усмехается, и, взглянув на Круспе, обнаруживает того тоже усмехающимся, видимо, чему-то своему.
— Нравятся мне ваши сигареты! Хорошо тянутся, и целых двадцать штук в пачке! — словно поясняет причину своего довольного вида Рихард.
Они спускаются на ресепшен за пять минут до полудня. Яна снова здесь:
— Подождите, пока ваш номер проверят. — Через минуту она снимает оплату за мини-бар. – Всё в порядке. Будем рады снова видеть вас в сети гостиниц Мэрриотт, — сейчас она обращается именно к Стасу, двое спутников которого уже ждут на улице.
Парень теряется в чувстве смутной вины перед девушкой-ресепсионистской — то ли за курение, то ли за поведение Круспе накануне, но в целом без какой-либо серьёзной причины. Он благодарит её, протягивая чаевые. Заглянув в бумажник, сперва он хотел было отделаться зелёной купюрой, но пальцы сами вытащили оранжевую. Яна улыбается. Стас чувствует себя героем.
В машине Рихард размещается на заднем сидении и мгновенно вырубается, подложив под голову куртку и обняв бутылку “Киликии”, как плюшевого мишку. Пиво он взял из того же гостиничного мини-бара, но так и не открыл.
— Где его очки? — спохватившись, дёргается Стас.
— Не переживай, я засунул их в чемодан, а то он не только очки, но и голову свою способен забыть, — успокаивает его Шнайдер.
По мере удаления от города волна включенного радио начинает выдавать всё больше помех. Сквозь шипение доносятся отголоски какого-то русского рока.
— Хорошая песня, — с видом знатока замечает Шнайдер, — но аранжировка кошмарная. Отдать бы её Паулю — уж он бы довёл эту композицию до ума! “На восток”... Мне нравится! Это про нас!
— Вообще-то мы едем на юг, — меланхолично замечает Стас.
— Не важно. Всё равно мы с тобой восточные.
Шнайдер зачарованно смотрит на первые мокрые снежинки, липнущие к лобовому стеклу, падающие на пустое шоссе и тут же тающие. Заморозки в этом сезоне уже были, но осадки сегодня впервые. Стас одёргивает себя внутренним напоминанием, что ему самому смотреть следует всё же на дорогу, а не на Шнайдера. Они едут молча, и вот уже боковым зрением он замечает, как Шнайдер поворачивает голову и внимательно смотрит уже на него. Смотрит долго-долго. Стас ощущает смутный дискомфорт и откидывается на спинку водительского сидения, оставляя левую руку на руле, а правую нервно бросая себе на бедро. В следующий момент он чувствует ладонь Шнайдера поверх своей. Тот сжимает её и держит, не отпуская, непозволительно долго, непозволительно крепко. Мерный шум давно потерявшей сигнал радиоволны из динамиков никого не тревожит — этот шум, словно саундтрек к белой мгле вокруг, к пропасти между ними, к пропасти, через которую неудобное сплетение двух ладоней возводит хрупкий мост.
Они мчатся вперёд, в новую зиму, в новое время, в холодные сумерки, оставляя позади этот день — день, когда ничего не случилось.
Комментарий к 14. Москва, Круспе и день, когда ничего не случилось (Встреча в столице, повод отметить) Miyagi, Эндшпиль Ft. Рем Дигга – I Got Love
Макс Корж – Пламенный свет (TOP FACE Remix)
Justin Timberlake – Señorita
Eisbrecher – Rot wie die Liebe
Табула Раса – Восток
====== 15. А в это время во Мценске, рандеву с генералом, всё пропало (Обоснуево-1) ======
Ноябрь на долю Дианы выпадает насыщенный. Вот уже несколько недель она на связи с Кречетовым — он то появляется, то исчезает, но никогда не даёт забыть о своём существовании. Звонки и сообщения поступают то днём, то глубокой ночью, Диана периодически получает приглашения на всевозможные тусовки влиятельных людей, и, следуя инструкциям Оливера, исправно их посещает, хотя поговорить с глазу на глаз с самим генералом получается далеко не всегда. Он вечно занят службой, семьёй, и конечно — подготовкой к старту предвыборной кампании. Однажды, после их совместного ужина в одном из “закрытых” заведений города, придя домой, Диана обнаруживает на дне своей сумочки четыре аккуратно сложенные пятитысячные купюры. Так вот во сколько он её оценивает, или же это намёк на аванс и возможность большего? Кречетов расчётлив, умён, хитёр и жесток. Он из того типа людей, что топчутся по чужим жизням с лёгкой улыбкой на лице и без должного вовлечения в процесс. Несколько раз заметив за собой слежку со стороны каких-то сомнительных персонажей, Диана и Оливер решают впредь быть аккуратнее и не появляться вместе за пределами офиса. Если Кречетов уже обозначил девушку как свою собственность, злить его не стоит, по крайней мере, пока дело не сделано.