Оценивая теперь происходившие тогда события, можно сказать, что Польша потерпела поражение в неравной борьбе еще до того, как первый немецкий снаряд разорвался в ее пограничной зоне. Война оказалась бы проигранной также и в том случае, если бы 17 сентября русские армии не начали занимать восточную половину Польши. Однако в то время поляки представляли себе положение иначе. То, что позднее, в свете трезвой оценки военной обстановки, стало выглядеть как заранее предрешенная и неотвратимо надвигавшаяся катастрофа, представлялось тогда полякам в виде вихря самых бурных переживаний, когда отчаяние вновь и вновь возвышалось до героизма, а пессимизм на время сменялся энтузиазмом.
Опрометчивое стремление к наступательным действиям в сочетании с крайней переоценкой своих реальных боевых возможностей привело польское военное руководство к составлению такого оперативного плана, который предусматривал сдерживание немецкого наступления на флангах и быстрое продвижение польской кавалерии в центре; эта кавалерия должна была наступать на Берлин, чтобы напоить коней в Шпрее и Хафеле. В [95] соответствии с этим замыслом в западной части Польши сосредоточивались многочисленные польские войска. Однако к моменту начала войны лишь около половины польских дивизий было выведено в предусмотренные для них районы сосредоточения; другие дивизии только начинали выдвижение, а в некоторых из них солдаты-запасники едва успели добраться до поездов, которые должны были доставить их к местам назначения.
Транспортная система была расстроена, мосты и дороги разрушались немецкими бомбардировщиками. В результате наряду с хорошо сколоченными войсковыми частями в распоряжении польского командования оказались и части случайного состава, в которых офицеры и солдаты совершенно не знали друг друга. Перед фронтом наступавших немецких танков и пехоты, а иногда и параллельно их колоннам на восток тянулись толпы обезумевших беженцев. Они двигались на поездах, иногда на автомобилях и чаще всего на повозках, шли пешком и тащили с собой кое-какие наспех собранные пожитки.
Эта движущаяся масса, создавая панику и неразбериху, продвигалась от границ к центру Польши, где в первые дни войны никто не имел ни малейшего представления о ходе боевых действий. Связь со многими дивизиями оказалась нарушенной; вскоре в Варшаве могли лишь догадываться о том, что именно происходит в Данцигском коридоре. Вначале никакие вести о поражениях не могли подорвать твердой веры в победу. 1 и 2 сентября поляков терзало сомнение: сдержат ли Англия и Франция данные ими Польше обещания? Когда в воскресенье 3 сентября пришли радостные вести о том, что обе эти державы объявили войну Германии, всеобщему энтузиазму не было границ.
Во многих городах Польши перестали выходить газеты, не работала почта. Однако новости, сообщаемые по радио, способствовали поддержанию бодрого настроения. Далеко не у всех жителей Польши были собственные радиоприемники; известия передавались из уст в уста и дополнялись слухами. Люди уверяли друг друга, что польские войска наступают на всех фронтах; некоторые утверждали даже, что войска приближаются к Кенигсбергу в Восточной Пруссии. Если где-либо на время [96] прекращались налеты немецкой авиации, поляки говорили, что у немцев не хватает горючего. Ходили слухи, что из-за недостатка авиационных бомб “немцы кое-где прибегают к сбрасыванию обрезков железнодорожных рельсов”{62}.
Каждое известие, подтверждавшее полякам обоснованность их уверенности в победе, встречалось ими с большим доверием.
Однако по мере развертывания немцами наступательных операций энтузиазм поляков все больше ослабевал. Затем последовали отчаянные мольбы и вопли о помощи вперемежку с упреками по адресу союзников, которые медлят и не наносят решительного удара по немецкому хищнику. Следует при этом отметить, что с самого же начала военных действий большинство польского населения наряду с энтузиазмом охватил и страх. То был страх перед грубыми силами войны, перед немецкими авиаэскадрильями, которые беспрепятственно, словно на маневрах, налетали с запада. В сущности, то был страх перед всей военной машиной третьего рейха, пытавшегося вломиться в польские земли и легко добивавшегося успеха, - эту горькую правду пришлось признать после первых же дней войны.
Страх и надежда сливались воедино; одно чувство переплеталось с другим. Начали ходить слухи, что немцы сбрасывают с самолетов отравленные сигареты и шоколад, а также детские воздушные шары, наполненные ядовитым газом, разбрасывают табачные листья на пастбищах, чтобы скот, не выносящий запаха никотина, погиб от голода.
Превосходство немцев, которое повсюду давало о себе знать, и постепенно выясняющаяся картина полного разгрома - все это не только переполняло сердца поляков ужасом, но и казалось совершенно немыслимым. Объяснить и понять происходящие события можно было лишь в том случае, если причиной неудач считать не поражения польских войск в открытом бою, а коварные [98] средства, применяемые противником, и злостные махинации его агентов.
Кто же являлся такими агентами?
На этот вопрос каждый человек в Польше мог ответить без труда: это люди, которые с 1918 года находились на польской земле в качестве незваных гостей, но упорно цеплялись за свои обособленные организации, люди, которые с 1933 года не пропускали ни одной вечерней передачи вражеских радиостанций, те люди, которые у себя дома щеголяли в костюмах с нацистскими знаками, проклятые немцы, гитлеровцы - это немецкая пятая колонна!
В течение длительного времени польское общественное мнение настраивалось против немцев; еще до начала войны на стенах были развешаны плакаты с предостерегающими надписями: “Берегись шпионов! Немецкий шпион тебя слушает!” Бдительность польского населения заострялась прежде всего по отношению к местным немцам Очевидно, эта бдительность все же оказалась недостаточно высокой.
Ранним утром 1 сентября польские подразделения, находившиеся в Данциге, были вероломно атакованы немецкими войсковыми частями, скрытно проникшими в город. Вести о внезапном нападении успели дойти до Варшавы еще до того, как прервалась связь. В верхнесилезском промышленном районе немецкие боевые отряды, не входившие в состав регулярных войск, пытались захватить шахты, заводы и электрические станции, при этом использовалась помощь местных немцев (Volksdeutsche), отлично знакомых с обстановкой. В ночь перед немецким нападением какие-то таинственные враги захватили мосты в пограничной зоне; уточнить, что представляли собой эти враги, не удалось, но стало известно, что они подобрались к намеченным объектам сквозь позиции польских войск. В Катовицах группа местных немцев, имевших на рукавах повязки со свастикой, попыталась поднять восстание. Корреспондентка одной американской газеты имела возможность наблюдать, как 30 или 40 таких немцев (самому старшему из них было не более двадцати лет) шли под усиленным польским конвоем. Вслед за тем прибыли два грузовика.
“Они были [99] заполнены рабочими в рваной одежде, запачканной кровью и грязью. Вокруг стояла цепь солдат, не дававших ни одному арестованному поднять голову; при всякой попытке нарушить порядок положение восстанавливалось ударом приклада. Все доставленные люди были участниками еще одного нацистского восстания”{63}.