Все первые аресты проводились более или менее организованно. Однако через несколько дней развернулась новая огромная волна репрессий главным образом под влиянием настроений возбужденного населения; в результате [154] дополнительных арестов многие тюрьмы вскоре оказались переполненными. Начали освобождать и отсылать обратно в свои части тех военнослужащих, которые отбывали наказание за сравнительно мелкие преступления; отпускали по домам и некоторых других заключенных, чтобы освободить места для вновь прибывающих. Одновременно было принято решение вывезти (предосторожности ради) наиболее опасных из подозрительных лиц на территорию Франции. Во время организованных с этой целью перевозок наблюдалось довольно странная неразбериха.
Так, например, в одном из поездов с арестованными, вывозимыми из Брюсселя, находилось 1100 человек. “Большинство из них являлось немецкими подданными, среди которых имелось много евреев” Среди высылаемых из Валлонии оказались
“рексисты, коммунисты, подозрительные лица из Эйпена и других районов с немецким населением, торговцы, полисмены”{144}. Здесь был студент перс, исключенный из университета по подозрению во враждебной деятельности, инженер югослав, проживавший в Антверпене и навлекший на себя подозрение тем, что несколько раз подряд проехал вверх и вниз на лифте. Инженер объяснял, что хотел убрать свои вещи с более опасного верхнего этажа, однако соседи были уверены, что он подает сигналы немцам”{145}.
Священников подвергали аресту на том основании, что “все духовенство могло оказаться переодетыми парашютистами”{146}.
15 мая из города Брюгге на трех автобусах отправили 78 заключенных, соединенных попарно металлическими наручниками. “Среди них были немцы, голландцы, фламандцы, евреи, поляки, чехи, русские, канадцы, итальянцы, французы, а также один датчанин и один швейцарец”{147}.
Всех этих людей сначала доставили в тюрьму города Бетюн, а оттуда переправили в Абвиль. “Здесь никого не принимали. Тюремные камеры были уже и без того [155] переполнены”{148}. Среди населения царила паника, военные власти не знали, что делать, - в любую минуту на вершинах холмов восточнее города могли показаться немецкие танки. Двадцать два арестованных были расстреляны на месте - неподалеку от эстрады для оркестра.
В город Турне одновременно прибыло два эшелона арестованных. В составе первого из них, следовавшего из Антверпена, находилось 2000 человек, во втором несколько сот человек, а в общей сложности - почти 3000. Когда 14 мая их вели по улицам города, до населения дошла весть о прорыве обороны на канале Альберта. Из толпы послышались крики: “Перестрелять их всех! Выпустить им кишки! На штыки их! Подлецы! Ублюдки! Где ваш фюрер? Гунны! Свиньи! Подонки! Заморить их голодом!”
“Женщины подбегали и плевали арестованным в лицо. Мужчины размахивали большими складными ножами. Дети показывали жестами, что арестованным отрубят головы”{149}.
Все были вне себя от ярости.
Сколько людей, арестованных в Бельгии по подозрению в принадлежности к пятой колонне, рассталось с жизнью, нельзя установить даже приблизительно. Кроме упомянутого выше расстрела в Абвиле, подобные факты отмечались и в других местах. Позднее утверждали, что из 2000 немецких подданных, вывезенных из Бельгии во Францию (в их числе были и четыре чиновника немецкого посольства в Брюсселе), “двадцать один человек был убит или умер в результате плохого обращения”{150}.
Вообще говоря, дело ограничивалось чаще всего руганью и издевательствами, а не избиениями или расстрелами. В большинстве случаев полиция и власти оказывались в состоянии защитить арестованных от ярости возбужденной толпы. Направляемые на юг из Брюсселя и других пунктов Бельгии арестованные ехали по Франции в душных, запертых на замок вагонах для перевозки скота, на которых виднелись надписи; “Пятая колонна”, “Шпионы”, “Парашютисты”. [156]
Франция
Более чем за два месяца до описываемых событий, то есть 7 марта 1940 года, помощник государственного секретаря США Самнер Уэллес прибыл в Париж, предварительно объехав столицы других основных европейских стран. Всюду он наблюдал подавленное настроение.
“Казалось, даже на зданиях лежала печать той же угрюмой апатии, которую можно было прочесть на лицах большинства прохожих, встречавшихся на малолюдных улицах. Всех охватило предчувствие ужасного бедствия. Я имел возможность беседовать со множеством парижан. Если не считать бесед со служащими правительственных органов, то только в редких случаях у меня складывалось впечатление, что у людей сохранилась надежда или мужество; как это ни трагично, у большинства из них отсутствовало даже желание быть мужественными”{151}.
Это была Франция, та Франция, которая объявила войну Германии 3 сентября 1939 года, страна изнуренная и измотанная социальными и политическими раздорами. Большинство французов отдавало себе отчет в там, что нельзя позволить Гитлеру делать все, что ему заблагорассудится; они понимали, что во время споров перед началом войны речь шла совсем не о Данциге. Но как выиграть эту войну?
Ранним утром 10 мая немцы начали наступление.
Что-то похожее на вздох облегчения вырвалось у всех. Наконец-то! Кончилось напряженное ожидание, терзавшее нервы! Немцы истекут кровью на линии Мажино! В Северной Франция и Бельгии их войска перехватят и отбросят назад. Планы для отражения удара были готовы: французские и английские войска должны были совместно вступить на территорию Бельгии и в отличие от того, что случилось в 1914 году, задержать наступающих немцев еще задолго до вступления на землю Франции.
Как и в Бельгии, зазвучали возгласы “On les aura!”, выражая страстное желание людей разделаться наконец с проклятыми Boches{152}.
“Мы находимся накануне величайшей [157] битвы, - писала парижская газета. - Эта битва будет длиться долгое время и, бесспорно, вызовет трудности. Но уже сейчас можно сказать, что она начинается при самой благоприятной обстановке, которую только можно себе представить”{153}.
Когда парижане 12 мая читали эти строки, битва уже оказалась проигранной.
От морского побережья, в глубь территории Бельгии 10 мая двинулись 1-я, 7-я, 9-я французские армии и английская экспедиционная армия. 2-я французская армия играла роль соединительного звена между англо-французскими войсками, вступившими в Бельгию, и французскими войсками, занимавшими линию Мажино, кончавшуюся в районе Седана. Перед 2-й и 9-й армиями стояла задача занять позиционную оборону по реке Маас, до самого Намюра. Штабы рассчитывали, что немцы могут появиться на реке Маас не раньше, чем на пятый день наступления. Тем временем артиллерия французов и англичан сумеет занять огневые позиции, а солдаты успеют отдохнуть после утомительного марша.
Однако уже 10 и 11 мая французские разведывательные подразделения, продвигаясь перед своими войсками в Арденнах, натолкнулись на беспорядочные потоки беженцев и поспешно отступающих бельгийских солдат; те сообщили, что приближаются бесчисленные колонны немецких танков. Часть беженцев была родом из Люксембурга; они рассказали, что там немецкая пятая колонна развернула свою деятельность в невиданном масштабе. Страну наводнили немецкие “туристы”; их оказалось свыше двух тысяч, причем некоторые из них прибыли с так называемой цирковой труппой, составленной целиком из военных. В ночь с 9 на 10 мая все эти люди вместе с проживавшими в Люксембурге немецкими подданными были подняты на ноги и получили боевые приказы. Они неожиданно захватили пограничные станции и полицейские участки, а также обрезали телефонные провода. По стране носились, таинственные автомобили, из которых раздавались выстрелы. Люди видели, что среди стрелявших [158] была одна женщина; даже дети подавали сигналы через окна немецким солдатам.