— Но я же буду писать, и ты поймешь, что жизнь даже в ненавистной обстановке полна для меня глубокого смысла. Там я буду делать то же, что и здесь.
— Как?! Трибун, зажигавший тысячи сердец, станет в уголке казармы потихоньку убеждать двоих солдат?!
— В любых условиях надо делать то, что можно. Ведь не откажешься же ты передавать мои материалы товарищам? Работа ведется и сейчас, и немалая.
— Тем ужаснее, что тебя от нее отрывают!
— Противники мои ничем не брезгают. Моя отправка тоже дело их рук.
— Кого ты имеешь в виду, Карл?
— Почтенных соци, пособников кайзера. Многих из них нам удастся, я думаю, оторвать. Резервы у нас немалые. Но строить придется все заново.
Соня печально смотрела на своего мужа, видя его уже в солдатской форме, призванным защищать дело кайзера. Потом отвела глаза и взглянула на гравюру, висевшую над роялем. На гравюре был изображен Бетховен, погруженный в раздумье.
— О, Карл, — произнесла она, — как все это тяжело!
Приблизительно в то же время, в феврале пятнадцатого года, к дому на Капиценштрассе подъехал поздно вечером крытый автомобиль-фургон. По лестнице быстрым военным шагом поднялось шесть человек. Один позвонил. Хозяйка, открывшая дверь, испуганно отшатнулась. Старший остерегающе поднял руку:
— Ни звука! Соблюдать тишину…
Друг за другом они прошли по коридору. Не постучавшись, первый рывком открыл дверь.
Держа в руке настольную лампу, Роза, наклонившись к зеркалу, рассматривала себя и расчесывала свои длинные волосы.
Никого она не ждала в этот час и потому за несколько минут до их появления стала рассматривать, много ли седины прибавилось за последнее время. Увы, много.
При виде людей, ворвавшихся в комнату, Роза отступила от зеркала, выпрямилась и, прищурившись, заметила:
— Было бы приличнее, господа, если бы, входя к женщине, вы попросили разрешения.
— Теперь не до этого! — Шагнув к ней, старший произнес: — Роза Люксембург — так? Родом из Польши?
Она повернулась к нему:
— Что вам здесь, собственно, надо?
— Мы за вами, арестовать вас.
— Вот как? А на каком основании?
— Старое дело: прошлогодний приговор суда в связи с вашим подстрекательством солдат к неповиновению.
— Вот когда вспомнили! Надо было заварить всемирную кашу, чтобы нашлось время и для меня…
— Сударыня, входить в обстоятельства дела не в нашей компетенции. Нам приказано препроводить вас в тюрьму.
— Знакомый почерк… А вам не кажется, господа, что следовало бы выйти из комнаты и дать мне возможность собраться? Скажем, закончить туалет?
Старший подумал: некрасива, но держится с достоинством, и у нее какой-то особенной силы глаза; невольно проникаешься к ней уважением.
— Хорошо, — сказал он, — мы подождем в коридоре. Но один останется здесь.
— Что ж, если это входит в ваши представления об офицерском джентльменстве… С французскими женщинами там, на эападе, вы, надо думать, обращаетесь не менее грубо?
— Извольте одеваться и не занимайтесь пустыми разговорами!
Он сделал знак одному из помощников. Тот застыл в напряженной позе у двери. Остальные вышли.
В коридоре, переминаясь с ноги на ногу, они прислушивались к тому, что делается в комнате: словно арестованная могла бросить бомбу или кого-либо пристрелить.
Наконец дверь отворилась. Роза Люксембург надела пальто и пошла за калошами.
Что она прихрамывает, им было известно. Тем более показалось странным, что походка у нее такая легкая, а в облике независимость.
— Куда же вы меня повезете, господа?
В коридоре стояла перепуганная насмерть хозяйка.
— Я ведь ваша должница, фрау Мильх? — обратилась к ней Роза.
— Ах, как можно говорить об этом в такую минуту!
— Нет, я хочу заплатить вам вперед. И хотелось бы, чтобы все в моей комнате поддерживалось в порядке, особенно книги. Пока ими не займутся товарищи, которым я поручу.
— Да, книги, — растерянно повторила хозяйка. — Я буду их протирать, книги очень пылятся. — Скорее это было адресовано тем, кто увозил Розу, чем ей самой.
Смущенно она приняла из рук жилицы деньги. Офицеры ждали. На лестнице, когда она задержалась, один грубо крикнул:
— Хватит копаться! Можно подумать, к министру едете на прием!
— Все впереди, господа, все еще будет, — спокойно отозвалась Роза.
— Ступайте, нечего разговаривать!
Она обернулась и посмотрела на него с интересом.
— Одна сторона нервничает. Но почему именно вы, а не я, мне трудно взять в толк.
— Идите! — требовательно повторил офицер.
На улице их ждал крытый фургон. В таких фургонах ветеринарная инспекция перевозила обычно подлежавших уничтожению собак. Сзади была подножка с двумя ступеньками. Не так-то просто было на нее взобраться.
— Не толкайте меня! — сказала Роза, на этот раз с раздражением.
— Вас не толкают, а вам помогают.
Внутри было совершенно темно. Она скорее нащупала, чем разглядела, скамью вдоль одного борта. Другую скамью напротив заняли сопровождавшие.
На низкой скамье сидеть было неудобно. Несколько раз на поворотах Розу качнуло. Тогда двое с противоположной скамьи заняли места по обе стороны от нее.
Машина неслась по улицам.
— Куда вы меня везете? — спросила Роза.
— На месте узнаете.
Когда машина загудела и остановилась, а двое охранников вылезли, Роза заметила чугунные большие ворота и кирпичную высокую стену.
Охранник, оставшийся с нею, навел на нее ручной фонарик, словно бы удостоверяясь, что она здесь.
— Выходите! — приказали снаружи.
Она охватила взглядом частицу двора, огороженного непроницаемой стеной. Похоже было на каменный мешок. Ступени, по которым пришлось подыматься, были тоже каменные, крутые. Роза устала.
Но самое большое унижение ждало ее впереди.
В комнате со сводчатым потолком и зарешеченными окнами и скамьями вдоль стен горел тусклый электрический свет. Углы помещения были погружены в темноту. Ее опросили, задав много ненужных вопросов. Затем вошла женщина с сухим, черствым лицом. За нею следовало двое надзирателей.
— Разденьтесь, — приказала женщина арестованной.
— Это еще что за новости?
— Вам же сказано, извольте выполнить!
— Как? Раздеться совсем?
— Ну конечно! В первый раз вас, что ли, берут! Порядка не знаете?!
Роза начала медленно снимать с себя одежду. То ли вид хромой женщины смутил надзирателей, то ли ее сильный лучистый взгляд — они отвернулись.
Смотрительница стояла с каменным лицом и ждала, когда можно будет приступить к обыску.
Книга вторая. Долой правительство!
Дни заметно удлинились, и солнце пригревало землю. Но лопате она уступала неохотно, а то и не уступала совсем. Приходилось долбить ломом или киркой.
При хорошей сноровке и крепкой мускулатуре с такой работой еще можно было справляться. Человеку же городскому, не привыкшему к физическому труду, она давалась нелегко. Но он старался не отставать от других.
— Не усердствуй, Карл, — говорили ему вполголоса. — Спасибо никто не скажет.
Когда к отделению подходил старший, товарищи старались заслонить Карла.
Но старшего работа солдата в пенсне интересовала больше всего. На солдате была шапочка наподобие арестантской и сильно поношенная куртка. Вид он имел не очень-то воинский.
— Речи произносить легче, наверно? — насмотревшись, сказал старший.
— Смотря какие.
— А вот те, какие вы говорили.
— Нет, иные давались мне нелегко.
Старшего так и подзуживало поговорить. Сам он был из деревни, о Либкнехте никогда прежде не слышал и отношения к политике не имел. Но начальство наказало вести за ним наблюдение, намекнув, что Либкнехт человек опасный. На фронте большого вреда от него не будет, но в Берлине он многим причинял беспокойство.