Но еще до того, как попасть туда, Либкнехт побывал в лагере Дебериц, где содержались русские, вывезенные из Берлина. Чтобы хлопотать за них, ему надо было самому увидеть, как с ними там обращаются.
Состав лагеря был самый пестрый: молодые и пожилые, студенты, приехавшие учиться в Германию, и люди, прибывшие на лечение. Богатых тут не было никого, разве что по недоразумению: обычная привилегия поставила их даже в эти дни в особое положение.
Жили скученно, на нищенском пайке. Вид был у всех изможденный. Никто толком не знал, на какой срок взят: до конца ли войны или пока не будет достигнуто соглашение между воюющими сторонами. Тут царила система запугивания и окриков.
Слух о прибытии Либкнехта взволновал не только тех, кому имя его что-то говорило, но и тех, кто не слыхал о нем прежде. На площадке перед бараками собралась большая толпа. Пожилой небритый человек в поношенном костюме подбросил с энтузиазмом свою шляпу кверху и выкрикнул:
— Да здравствует товарищ Либкнехт!
Все подхватили эти слова, точно они стали лозунгом освобождения.
Либкнехт был внимателен ко всем. В атмосфере военного произвола он был как бы в ответе за то, что ни в чем не повинных людей держат под замком. Если бы они знали, как мало у него возможностей и как встречают его в официальных инстанциях! Если бы могли понять, как нелегко ему, немцу, в его немецком отечестве!
Но важно было показать, что в Германии есть люди, озабоченные их положением, готовые сделать все, чтобы хоть немного улучшить его. Он записывал жалобы, просьбы с кем-то связаться, кому-то сообщить о них.
По пятам за Либкнехтом ходили чины охраны: его звание депутата делало их еще более подозрительными. Гора обязательств росла, он с тревогой спрашивал себя, как с этим справится. Уже в поезде, на обратном пути, Либкнехт стал приводить в порядок сделанные за день записи. Очень немногое в состоянии был сделать немецкий адвокат, депутат, общественный деятель при нынешнем положении!
Впрочем, Эдуард Фукс, автор исследования о древнем Египте, придерживался несколько иного мнения. Роль делового человека пришлась ему по вкусу.
Заняв в тесной комнатке Коллонтай много места, сильно жестикулируя и двигаясь энергично, Фукс заявил:
— Вы, русские, наивно считаете, будто у нас можно отстаивать свои интересы, не представляя никого. Ведь организацию взаимопомощи вы так и не создали? Кого же вы представляете?
— Самих себя, господин Фукс.
— Этого, милая фрау, мало! Давайте зафиксируем: вы — русские эмигранты, застрявшие на чужбине по воле обстоятельств. И второе: вы вводите меня в свой комитет.
— Что за этим последует? — полюбопытствовала Коллонтай.
— Мы обойдем прежде всего ваших соотечественников-богачей. Трудности задели их гораздо меньше, чем вас, поверьте.
— Где же искать их?
— В гостиницах, в фешенебельных пансионах — там, где они останавливались из года в год. И мы заглянем в их кошельки.
Так комиссия из нескольких эмигрантов и господина Фукса начала наносить визиты русским богатеям.
Какой-нибудь даме в бриллиантовых кольцах и дорогих серьгах Фукс не давал долго жаловаться.
— Уважаемая графиня, боюсь, что вы даже отдаленного представления не имеете о том, как живут ваши сородичи. Уж если мы, немцы, сочли нужным включиться в дело помощи, то вы тем более обязаны это сделать. — Он доставал из портфеля тщательно разграфленный лист. — На какую сумму позволите вас подписать?
Графиня называла сумму самую скромную. Фукс разводил в удивлении руками и подымал глаза к потолку.
— Такой взнос от вас мы принять не можем, нет, это было бы унизительно для русской колонии.
— Но у меня у самой ужасное положение!
— Побойтесь бога! Там бедствия, голод, а вы…
Покинув наконец комфортабельный номер дамы, Фукс в назидание своим спутницам говорил:
— А вы намерены были разговаривать на языке просьб! Револьвер к виску, иначе не выйдет!
— Это, господин Фукс, не вяжется с нашими привычками, — возражала Коллонтай.
— Ха-ха-ха, революционерка стесняется пошарить в кармане у баронессы, дамы с собачками и лакеем! Как же вы будете делать революцию у себя?!
Коллонтай предпочитала в объяснения с ним на этот счет не вступать. Тип дельца по влечению, притом бескорыстного, представлялся ей любопытным. Но с ним надо было держать ухо востро, она уже поняла.
Пока Фукс обходил богачей или добивался от испанских дипломатов, чтобы они добросовестнее защищали интересы русских, он был незаменим. Но вот, явившись однажды к ней, он внес совсем новое предложение.
— Для начала уточним: ведь не собираетесь же вы оставаться в Берлине до окончания этой идиотской войны?
— Вы хорошо знаете, мы хлопочем о визах.
Положив на стул портфель, он продолжал, размашисто жестикулируя, как всегда:
— Но не за тем же вы стремитесь попасть на родину, чтобы содействовать царю в его архиреакционной политике?
— Следует так думать, господин Фукс.
— То есть на родине вы продолжите дело, которому служите?
— Каждый займется, я полагаю, тем, что сочтет для себя нужным.
— Вот-вот, совершенно верно! — Он решительно повернулся к ней. — Итак, слушайте: одному депутату рейхстага и мне почти удалось согласовать вопрос о выезде группы русских, к которой принадлежите вы и подобные вам.
— Как это понимать? — насторожилась Коллонтай.
— Ах, не требуйте от меня подробностей! Если звание депутата, притом социал-демократа, и мое могут служить гарантией порядочности, доверьтесь нам.
— Некоторые вещи надо знать наперед: как ни велико наше стремление выехать, мы далеко не на все согласимся.
Он нетерпеливо замахал на нее руками.
— Все та же история с вами, русскими! Когда желаемое само плывет вам в руки, вы вспоминаете о каких-то принципах. Поймите, я человек практический. Если принципы так важны для вас, то затевать эту канитель ни к чему. — Он скучно зевнул, показывая, насколько неинтересен подобный спор. Но вслед за этим оживился снова — Вот я чего не пойму: ваша цель — расшатать самодержавие, так? С целями оберкомандо это ведь не расходится. Что же удивительного, если оно готово согласиться на выезд группы русских? На вашем месте я сделал бы вот что: составил список тех, за кого вы ручаетесь; включите революционеров разных направлений, одних только революционеров.
— И мы должны взять на себя обязательства перед оберкомандо?
— Ерунда! Обязательства останутся по эту сторону границы и обратятся в ничто, как только вы ее пересечете.
— Вряд ли товарищи пойдут на такую сделку, — сухо заметила Коллонтай.
Он сделал несколько шагов и резко остановился.
— Хорошо, давай re тогда встретимся завтра. Мы придем вдвоем, депутат и я. Ведь это социал-демократы хотят помочь своим русским коллегам!
Фукс ушел расстроенный. Он добился лишь согласия прийти завтра утром на Ангальтский вокзал.
В эмигрантской колонии разгорелся горячий спор. Речь шла о судьбе людей, обреченных на голод и оторванных от насущного дела. Меньшевики, эсеры, трудовики готовы были согласиться на сделку, и только маленькая группа большевиков сочла для себя невозможным такого рода сговор с генералами.
Слишком велика была ответственность. Нужен был совет человека, авторитет которого был бы в глазах Коллонтай безоговорочным. Таким человеком являлся Либкнехт.
Он выслушал ее, задумчиво смотря в сторону сощуренными глазами.
— Я согласен с вами, — помолчав, сказал он. — Это не та почва, на которой возможны сделки… Но хороши и господа социалисты. Кто же это, интересно, союзник Фукса? Пойдите, взгляните-ка на него.
На следующее утро они встретились. Спутник Фукса нахлобучил шляпу, предпочитая остаться не узнанным. Ба, да это же Гере, старый знакомый, тот, кто пытался оправдать воюющую Германию в глазах Коллонтай!
Поняв, что он узнан, Гере заявил без обиняков:
— К чему артачиться? И какое кому дело, что вы тут пообещаете?
— Буквально то же самое говорил и я! — воскликнул Фукс.
— Вот вы, коллега Коллонтай, намерены остаться в Скандинавии? Ну и, пожалуйста, оставайтесь. Я довезу вас до границы, а затем сдам шведским товарищам. Дальше дело ваше.