Зато мамино влияние на нашу душевную жизнь оказалось очень глубоким и необыкновенно благотворным. Она сделала из нас порядочных людей своим личным примером, своей добротой, мягкостью и любовью. Не думаю, чтобы все дети в нашей семье были порядочными от природы; во всяком случае, о себе я этого сказать никак не могу. Правда, я с самого начала был очень чувствительным и впечатлительным ребенком, что не мешало мне быть проказником, ловким и изворотливым малым и к тому же мастером притворства.
Посредством этих предосудительных качеств я, еще будучи малышом, постыднейшим образом злоупотреблял добротой матушки.
Так, например, я лежал однажды в кровати, после того как матушка «приняла» мою вечернюю молитву, и даже не думал засыпать, когда она вдруг еще раз заглянула вместе с Генриеттой в детскую, чтобы удостовериться, что все малыши уснули. Я мгновенно закрыл глаза, сложил руки на груди поверх одеяла и сделал смиренно-невинную мину. Матушка умиленно прошептала Генриетте: «Ты только посмотри – какой славный мальчик!»
В другой раз я прибегнул к еще более гнусному обману, оригинальности которого, впрочем, не могу не отдать должное и сегодня. Я не выучил уроки и, чтобы не идти в школу, притворился больным. Тем более что это было так заманчиво – немного «поболеть» дома. Во-первых, больному полагалось особое питание, например вкусный куриный бульон, курочка с рисом. Во-вторых, – и это главное – кровать больного перемещали в мамину спальню, так что можно было полдня болтать с дорогой мамочкой и слушать сказки и истории, например «Мальхен и вязальная спица»69.
Итак, притворившись больным, я успешно изобразил ужасные боли в животе. Мне удалось внушить матушке чувство глубокой жалости, и, чтобы избавить меня от страданий, она решила прибегнуть к касторке, которую я, мягко выражаясь, не жаловал. Это решение противоречило моим планам. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Как только матушка отлучилась из комнаты, я, недолго думая, вылил касторку в свой ночной горшок, присовокупил к содержимому свой совершенно нормальный стул, и мама, вернувшись, с удовлетворением констатировала положительный результат лечения.
4. Братья и сестры
Потребовалось бы много места, чтобы подробно рассказать обо всех моих десяти братьях и сестрах. Между нами сложились прекрасные отношения, и узы братской любви, связывавшие нас, успешно выдержали все жизненные испытания.
Правда, в детстве братская любовь не всегда способна была преодолеть наш эгоизм. Особенно ярко это проявилось, когда Адель слегла с «нервной горячкой», как тогда называли тиф70. Мы, трое ее братьев, не придумали ничего лучше, как прилипнуть к стеклянному шкафчику с разными безделушками и затеять дискуссию, кому что достанется из «наследства» сестры в случае ее смерти.
И когда смерть и в самом деле вырвала из наших рядов с детства страдавшего болезнью сердца Роберта71 на двадцать четвертом году его жизни, я, несмотря на свои двенадцать лет, странным образом недолго предавался скорби о нем. По-видимому, душа ребенка все же просыпается гораздо позже, чем предполагают взрослые.
5. Наш московский дом
Если отвлечься от этой единственной мрачной тени, которая легла на нашу семейную жизнь, все детство наше сияло подобно безоблачному, залитому солнцем небосклону. Местом действия этой идиллии стал приобретенный отцом вскоре после моего рождения – а я родился 8 декабря 1861 года по новому стилю – городской дом, в котором по тогдашним обычаям имелись и конторские помещения. Он находится в боковой улочке Маросейки, а именно в переулке с труднопроизносимым для иностранца названием Спасоглинищевский. Переулок этот спускается в одну из низин, образуемых пресловутыми семью холмами (Москву часто называют «городом на семи холмах»). Так что мы, дети, стали счастливыми обладателями великолепной естественной катальной горки, которую представлял собой наш двор.
Это здание когда-то принадлежало одному старинному русскому дворянскому роду72 и, поскольку было выстроено из камня, уцелело во время великого пожара 1812 года. В бельэтаже были устроены вестибюль, комната для моих взрослых сестер, большой зал (обязательный атрибут русских домов), мужская гостиная, комната для гостей (так называемая Штукенская комната), а позже зимний сад, соединявший наши апартаменты с квартирой деда Купфера. В верхнем этаже (имевшем отдельный вход) располагались помещения торгового дома «Штукен и Шпис», в том числе кабинет моего отца, из окон которого за садами наших соседей Боткина73 и Гучкова (сын которого в 1917 г. в Пскове принял отречение Николая II)74 открывался прекрасный вид на холмистый городской пейзаж в сторону долины Яузы. Первый этаж занимали многочисленные, обставленные в старомодном стиле хозяйственные помещения и жилые комнаты прислуги (тоже неотъемлемая часть русских домов), «черная» кухня (для слуг) и, наконец, множество каморок, в одной из которых мой брат Альберт (друг животных) разместил своих горлиц, кроликов и прочую живность.
70
Автор ошибается. Так в XVIII–XIX вв. называли заболевание, вызванное сильным стрессом, сопровождающимся резким повышением температуры и лихорадкой.