5
Великая подлость, учиненная одним молодчиком пьяному мужику
Неподалеку от города, на расстоянии примерно выстрела из пищали, была деревня, и жил в ней один мужик. И отправился он однажды по каким-то делам в город, а там взял да и напился приятно охлажденным вином до положения риз. И вот когда мужик почуял, что лыка не вяжет, и на ногах еле держится, и всё перед ним как в тумане, решил он отправиться восвояси — и пошел, уже не больно соображая что к чему. Был он не только во хмелю, но и во злобе и поэтому взял в руку дубинку и принялся молотить ею куда ни попадя. За этим занятием застал его один добрый молодец, который и сам был не дурак выпить, и решил над ним подшутить. Забрался он на грушевое дерево и, когда мужик появился поблизости, разговаривая, по обычаю пьяниц и простофиль, с самим собой и утверждая, наряду с прочим, что он-де мужик честный (ибо всяк сам себя, как известно, нахваливает), — молодчик закричал ему из ветвей: «Какой ты мужик! Не мужик ты, а му…!» Мужик озлился еще пуще и начал браниться, да только никак не мог взять в толк, откуда кричат. Решил уж он было пойти своей дорогой, но тут опять раздалось: «Му…! Не мужик, а му…! Эй, мужик, ты му…!» Мужик воротился, огляделся по сторонам и зашел в расположенную прямо под деревом кузницу, где работал честный кузнец с подмастерьями. Вошел — и выплеснул на них свою злобу. Те поняли, что мужик пьян, бить его не стали и дали ему добрый совет угомониться Но не тут-то было! Осерчали наконец и кузнецы — и изрядно мужика вздули. А причиною всему был парень, сидевший на грушевом дереве, да только никто про это не знал и никто его не видел. А когда драка закончилась и шум затих, парень слез с дерева, отер губы да и пошел своей дорогой, как человек, только что напившийся за чужой счет.
6
Решительная отповедь, данная честным слугой одному дворянину
Один дворянин пожаловал в имперский город и явился к одному хозяину постоялого двора, сказав, что так, мол, и так, лицо благородное и самых голубых кровей, но без гроша в кармане и все мое ношу с собой. Его приняли и обласкали — и созвали в его честь гостей, как это и заведено там, где ничего поумней выдумать не могут. Пригласили его и в другой дом, и вернулся он на свой постоялый двор пьяным в стельку, повел себя препаршиво да вдобавок принялся всех кругом поучать. Когда же один из хозяйских слуг повел его почивать, он харкал по дороге себе под ноги и пускал ветры, как бесстыжая корова. Слуга сказал: «Видать, вы большой любитель пения, жалко только, что у вас не бас, а то было бы еще веселее». А дворянин — и заметьте себе, благородного рода — почитал плевки и всякие неприличные звуки занятиями истинно и единственно аристократическими, равно как и мотовство, хвастовство, обжорство и пьянство, как это и принято ныне у нашего дворянства. И когда гость улегся, принялся он распекать слугу: «Как смеешь ты, мужик, сопеть в моем присутствии? Я ведь дворянин, а ты дубина неотесанная, дурак набитый!» Слуга, бывший тоже изрядно под мухой, возразил: «Сударь мой, а не проспите ли вы трапезу?» Рыцарь в ответ харкнул, и плевок отлетел сажени на две с половиною. Слуга заметил: «Ловко, сударь мой, только смотрите не захлебнитесь!» — «А вот харкну-ка я тебе в рожу!» — «Нет уж, сударь мой, — ответил слуга, — такое мне не понравится. Но если вам так хочется угостить меня вашей слюной, то плюньте мне в задницу. Только не забудьте потом вылизать тарелку дочиста да и досуха». И с этими словами вышел вон.
7
Неслыханное издевательство над странствующим монахом, учиненное юной особой женского пола
Решила одна девица исповедаться в грехах — и выбрала в исповедники странствующего монаха из ордена босоногих, ведь они слывут среди своих собратьев самыми благочестивыми, что, правда, вовсе не соответствует действительности и видно хотя бы из рассказа одного такого шатуна и проповедника, повествующего о том, как он заморочил несчастную крестьянку и хитростью выманил у нее сыр и яйца. Вот примерно столь же святому отцу и поведала добрая девица о своих грехах и грешках. Когда же безбожный монах прижал ее покрепче, чтобы выведать все тайны, и спросил, не снилось ли ей чего нечестивого, поскольку подобные сновидения представляют собой ничуть не меньший грех, чем то, что свершается наяву, и должны быть упомянуты и подробно изложены на исповеди, девица ответила: «Да, господин мой, недавно мне приснилось такое, о чем стыдно даже поведать». Монах насел на нее еще круче и потребовал подробного рассказа, угрожая в противном случае отказать ей в отпущении. Девица поведала: «Господин мой, мне снилось, что один человек лег со мной и меня, с вашего соизволения, прижал». Монах ответствовал: «Это, дочь моя, равносильно тому, как если бы он овладел тобою на самом деле, ты должна покаяться в совершенном прелюбодеянии». И велел ей пойти паломницей в Рим или по меньшей мере отправиться в ближайшее место, где продают индульгенции, чем немало напугал ее. Девица попросила монаха как следует помолиться за нее и подкрепила просьбу двумя гульденами, которые, правда, пока не отдала ему, а только показала. Монах был охоч до чужих денег и, увидев золото, тут же переменил свое решение: «Истинно, дочь моя, власть и право отпустить грехи дарованы нашему странствующему ордену ничуть не в меньшей степени, чем продавцу индульгенций или даже самому папе римскому, потому что у покровителя нашего святого Франциска было на теле пять ран — ровно столько же, сколько у Иисуса Христа. Но, дочь моя, по уставу мы не имеем права прикасаться к деньгам. Однако же, чтобы тебе не пришлось пускаться в такое далекое странствие, да если вдобавок вспомнить о разбое, царящем на большой дороге, я над тобою сжалюсь и дозволю тебе засунуть мне деньги вот сюда, в прореху». Ибо ряса его была порядочно изодрана и на левом рукаве имелась прореха. Монах был подслеповат, и девица изловчилась в последнее мгновение зажать деньги в кулаке, сделав, однако, вид, что засунула их в прореху. Монах отпустил ей грехи полностью и немедленно. Девица поблагодарила его и пошла своей дорогой. А стоило ей чуть отойти, францисканец полез за деньгами, не нашел их и понял, что его обманули. Он окликнул девицу, велел ей вернуться и сурово сказал: «Ты их на самом деле, дочь моя, не засунула». Девица не отпиралась: «Да, господин мой, на самом деле не засунула. Но ведь и юноша, приснившийся мне в соблазнительном виде, на самом деле тоже не засунул». И с этими словами — и с отпущением грехов — пошла прочь.