— Ты был бы еще увереннее, — попробовала еще раз Сузанна, — если бы знал, что было в действительности между мной и Шмельцем.
— Нет, — строго отрезал он. — Личная жизнь Шмельца меня не занимает. Как человек он мне отвратителен. И говорю тебе: он ничего не стоит не только как человек, но и как журналист. Это аморальный, безответственный и бездарный тип, просто беспринципный выскочка.
— Прошу тебя, Петер, — нежно сказала она, — не ищи ты себе приключений! Я могу предложить тебе кое-что получше.
Три интермеццо между Сузанной и Анатолем из тех времен, когда Сузанна еще не стала фрау Вардайнер.
Кафе в центре города на Зонненштрассе, 1961. Говорит Анатоль Шмельц:
— Кое-кто, фройляйн Бендер, обратил мое внимание на вас, и я позволил себе пригласить ва» С сюда. Ваша статья о строительных премьерах в столице была великолепна. Ясна по мысли и хорошо читалась. Вы хотели бы сотрудничать со мной, точнее говоря, с моей газетой, которую мы собираемся расширить?
Ночной клуб в Швабинге, Оккамштрассе, 1962. Снова говорит Анатоль Шмельц:
— Детка, вы просто талант! Думаю, Вардайнер просто не способен это оценить. А я, напротив, рад поддержать наши исключительные способности. Готов предложить вам контракт и, если хотите, аванс в несколько тысяч марок, почему бы и нет?
Кафе в центре города, на Зонненштрассе, 1963. И на этот раз говорит Шмельц:
— Говоришь, Вардайнер хочет на тебе жениться? Но, милая моя, разве ты не знаешь, что он уже женат? Ладно, разумеется, я тоже, но ведь это совсем иное, я муж только на бумаге. Говоришь, он хочет развестись? Но если и так, он же запрет тебя в четырех стенах, и ты будешь жить в тени его честолюбия. Это я могу, моя милая, быть великодушным и предложить тебе совершенно независимую жизнь. С собственной квартирой, длительным контрактом и командировками за границу. Ведь это то, о чем ты мечтаешь.
Сузанна: Но жениться на мне ты не хочешь?
Шмельц: Это ничего не дало бы ни мне, ни тебе. Ты же знаешь, мы живем в католическом городе, и здесь господствуют вполне определенные нравы. Втихую можешь делать все что хочешь, только не противопоставляй себя общепринятой морали и официальным взглядам. Решившийся на развод — человек конченый. Кардинал, к примеру, никогда его не примет.
Сузанна: Петеру Вардайнеру на это наплевать, и мне тоже!
Шмельц: Ну и поступай как знаешь! Но я тебя предупреждаю: когда-нибудь ты мне заплатишь за это, чем угодно клянусь!
— Что мне больше всего не нравится в вашей работе, — жаловался Кребс Циммерману, — никогда нельзя предсказать, куда зайдет следствие.
— Но никто от нас этого и не требует. Мы собираем факты и доказательства, невзирая на личности. Начни мы играть в судьбу — тут и конец.
Было уже шесть утра. Они все еще сидели лицом к лицу. Понемногу светало. Но старые криминалисты вроде Кребса с Циммерманом привыкли преодолевать усталость, которая у прочих отнимала желание и способность продолжать работу.
— А как насчет человеческих слабостей? — спросил Кребс.
— Хватит уже теории, — взмолился Циммерман. — Скажи мне лучше, что было с Манфредом?
— Он нам попался в одном заведении на Гетештрассе — в «Техасце Джо». Сидел там в компании пяти-шести сверстников.
— Девушек тоже?
— Нет. — Казалось, Кребс особо подчеркнул это «нет».
— Был пьян?
— Нет. — Казалось, Кребс сожалеет, что и на этот вопрос не может ответить «да». — Это весьма упростило бы дело.
— В чем тогда дело? Наркотики?
— И тут могу тебя успокоить, Мартин. Но лишь отчасти. Они действительно курили марихуану. Все вместе. Но, как ты знаешь, есть инструкция, что нельзя привлечь к ответственности за «джойнт», когда сигарета ходит по кругу. К чему бы это привело?
— Так ты его не задержал и не отправил на экспертизу к врачу?
Кребс медленно покачал головой, так что очки едва не спали с носа.
— Я Манфреда послал домой. И все. И я ни в чем его не обвинял и не читал ему мораль. Полагаю, ты сам займешься этим дома.
— Но вот когда, когда? Я не могу попасть домой уже неделю!
— Милый Хансик, — сказал Анатоль Шмельц, без сил упав на сиденье машины, — поехали домой.
— С удовольствием, герр доктор. — Ханс Хесслер, его шофер, телохранитель и наперсник, заколебался. — Скажите только куда?