Невежественные студенты-начетчики, которые учатся только ради экзамена, критикой университетской жизни, как правило, не увлекаются. Исходит она главным образом от вышеупомянутых идеалистов; нередко это пустые мечтатели. Сам по себе такой тип личности вполне симпатичен, ведь это люди очень страстные и очень искренние. К чему они по-настоящему тяготеют – не к науке, не к философии, – так это к гнозису: какому-то всеохватному, эзотерическому учению о жизни и духе. Ничего подобного университет, разумеется, дать не может и давать не должен. Этот призрачный идеал им сразу нужно отбросить и заменить на что-нибудь плодотворное. Где-то здесь залегает центральная точка, в которую упираются все противоречия между учителями и учениками. Ученикам нужно в первую очередь как-то припомнить, что же вообще называется обучением, и осознать, что обойтись без обучения как такового (пусть даже в его элементарнейшей форме, в виде механического усвоения материала) просто нельзя.
Препирательства об учебе есть главнейшая черта юношеского бунтарства. В первые послевоенные годы нашли, как казалось, решение: долой средневековое устройство училищ! Даешь разговорное обучение! В кругу академической молодежи, что интересно, до сих пор встречаются индивиды, провозглашающие те же самые лозунги; все это уже было – в точности! – но им невдомек. Это наивный вздор, но оттого вздор не меньший. Студент обычно робеет в присутствии однокурсников, и в аудитории его крайне сложно разговорить, но даже если оставить эту проблему решительно в стороне, я все-таки возьмусь утверждать, что ни одну науку просто невозможно изучить или преподать в рамках разговорного метода. Истина неприятная и даже, наверное, болезненная для самолюбия молодых людей; вслед за своим предтечей, бакалавром из «Фауста», все они протестуют:
[Путь опыта! Труха и пыль! Куда ему сравниться с духом. Признайте! Что изучено поныне, всецело недостойно изученья.]
Гёте здесь тоже пользуется методом терапевтическим, и методу этому имя – ирония. Не знаю, упоминается ли она в нынешних методических руководствах для педагогов, но, вообще говоря, ирония со дней Сократа и Платона сделалась необходимым, сущностным инструментом для интеллектуального разграничения между учителем и учеником, между старостью и юностью; в наши дни она по-прежнему незаменима. Ирония, во всяком случае, куда эффективнее нравоучений, к которым вообще стоит прибегать как можно реже. Но если они действительно необходимы, то молодому человеку было бы неплохо напомнить, что сам он тоже должен участвовать в образовательном процессе, иначе пользы от университетского курса просто не будет.
В этих наших заметках проблемы немецкого юношества еще далеко не исчерпаны. Называя вещи своими именами, приходится заключить, что нынешняя Германия страдает от психического инфантилизма. Правда, сами молодежные движения, в общем, задушены. Но в наследство нам после них остались как вещи отрадные, так и кое-что весьма нежелательное. Не так давно Якоб Шафнер писал: «Хорошим тоном сегодня считается все отдавать на откуп незрелым юношам. Неискушенность, почти подростковая самонадеянность, всяческое невежество и безграмотность: где и когда в истории все это до такой степени выдвигалось на первый план?» Сказано, конечно, жестко. Но тому, кто знает политическую и духовную ситуацию в современной Германии; тому, кто год за годом вынужден лицезреть самоуверенный марш этих поколенческих завоевателей; тому, кто, соприкасаясь с нынешней молодежью, видел, как даже лучшие ее представители нищают духовно, с головой уходя в какие-то нелепые кружки и союзы, решительно к тому же отказываясь подступать хоть к какой-то зрелости; тому, кто знает, в конце концов, насколько чудовищной может быть пропаганда, если по воле случая ею займутся ретивые молодцы, – тому, кто все это видит и переживает, остается только согласиться с Шафнером и подписаться под каждым его словом. Но бездумное возвеличивание молодежи – это лишь одна из характерных черт более общего явления нашей эпохи: сегодня заметно поколебалась – если не сказать: исчезла совсем – сама способность распознавать сущностную, смысловую иерархию ценностей. Это касается, как я однажды уже демонстрировал, и отношения к человеку; это касается взаимодействия нации с человечеством; это касается сущностных ценностей, связанных с человеческим возрастом. Нельзя, конечно же, говорить, что юность есть непременно сила, а зрелость есть непременно омертвение. Умы сейчас беспорядочно спутаны, и чтобы хоть как-то все это организовать, народу требуется системное ценностно-логическое наставление.