Немецкий дух в опасности

Выходит, что здесь, под конец наших размышлений о судьбе немецких университетов, от технических частностей мы возвращаемся, опять же, к сфере идейной, принципиальной. Ограничимся, разумеется, краткими замечаниями, ведь подробное обсуждение движущих сил, приводящих правящий класс в политическое движение, выйдет уже – причем слишком далеко – за границы заданной темы: а это наши университеты с их многочисленными проблемами. Но вопрос об элитах и массах поставить необходимо. По существу, если свести все к общему знаменателю, это вопрос о взаимодействии демократии и культуры. Чистейшим выразителем демократической догматики был, как известно, Руссо. Его политическая философия учит о всемогуществе государства. От каждого своего гражданина оно, государство, должно, по Руссо, истребовать, чтобы тот признавал бытие божье, верил в бессмертие и в загробное воздаяние. Кто отвергнет такой символ веры, тот будет повинен смерти. В основе принципа демократии лежит нетерпимость, лежит антилиберальная государственная догматика.

Когда французская Третья республика – через десять лет после ее основания – одолела всех своих внутренних врагов, настал момент для переустройства системы образования. Возникло сословие учителей для народной школы, основаны были светские училища, а старшую школу и университетское образование во многом переустроили через абстрактную – с опорой на Канта – метафизику государства. Прошло несколько десятилетий, и этой системе решительно противостали лучшие умы и честнейшие сердца того времени. Все это вещи известные, и даже людям неосведомленным довольно легко будет найти соответствующие сведения. Поэтому я не вдаюсь в детали.

Хорошо, если бы Руссо и культурные разногласия Французской республики послужили нам предостережением! Но нет, увы, многие заблуждения, коренящиеся во французской истории, явно по всем приметам передались и нам. Государственная монополия на воспитание и образование у нас, по существу, уже сформировалась; тому, кто мыслит либеральными категориями, о таких мерах приходится лишь горько сожалеть. Но, по крайней мере, у нас есть хоть какие-то подходы к государственной философии культуры. Главная ошибка нашей официальной культурно-образовательной политики заключается, как мне кажется, в том, что люди на руководящих должностях искренне преданы своей оптимистической иллюзии о том, что культуру можно спускать сверху, что ее можно направить по государственно-политическим рельсам. Что у нас, что во Франции заметна тенденция к окончательному распаду гуманистической идеи, а вместе с ней неизбежно распадается и всякая подлинная культурно-образовательная традиция.

Уместно будет сказать здесь еще пару слов о таком – всеми уже освистанном – явлении, как политизация университетов. Внутри высшей школы отражаются, естественно, все политические противоречия нации. Но кое в чем – в одном, пожалуй, единственном – университеты выстроились единым фронтом: никто не хочет, чтобы университет становился полем для политических столкновений; это твердая и непреклонная позиция. Нельзя, конечно же, забывать (для стороннего наблюдателя это неочевидно), что есть, к сожалению, целый ряд политических забот, навязанных университетам извне, со стороны политических властей. Суть забот этих замечательно изложил Карл Ясперс: «Университет существует в рамках политического контекста – указание самоочевидное, но, сталкиваясь с ним, мы задаемся вопросом: где твердая воля государства, почему не обеспечивает оно свободу исследователям и учащимся, способным к интеллектуальному свершению? Воля государства, и только она одна, может служить подспорьем в таком деле, как воскрешение начального образования в его единообразно-гуманистическом виде; сегодня это считается чем-то невозможным, нереальным, хотя не требует даже денег на воплощение. Сама идея немецкого университета более не считается чем-то неприкосновенным; ее оспаривают, ее громят, причем делают это силы, окопавшиеся не где-нибудь, а внутри самих же университетов. Стоит спросить: уж не планируют ли нынешние реформаторы обратить немецкий университет в казенный дом, в обыкновенную школу? Уж не этим ли они заняты прямо сейчас? Давайте оглядимся: где та политическая сила, которая по-настоящему озабочена немецким наследием, самим содержанием нашей духовной традиции (очень важной для всей мировой культуры), – где она, способная противостать бесконечным интеллектуальным чудачествам и школярству широких масс?»428

Тенденции, которые ухватил Ясперс, несомненно, лежат в основе еще одного явления, все отчетливее заметного в действиях наших республиканских властей: имею в виду требование об «образовании масс», постоянно звучащее у чиновников от образования. Не будем даже здесь обсуждать, насколько цель эта осмыслена, насколько она продумана. Со всей определенностью нужно сказать одно: чем заметнее нация превращается в массу, тем ей нужнее элита. Образование масс вполне может быть делом достойным, но только в том случае, если с такой же энергией власть занимается образованием элит.

428

Университеты, ощутив приближающуюся угрозу, протестуют все чаще. Недавно (15 января 1932 года) в Deutsche Juristenzeitung со статьей «Наука в опасности» выступил берлинский профессор, правовед Р. Зменд. Приведу здесь один фрагмент из его статьи: «Немецкие университеты и, в частности, юридические факультеты ни разу еще – с первых дней и недель после смены власти – не встречали новый год при знамениях столь угрожающих, как теперь. Что касается поставленной задачи – образования масс: подготовка и выпуск образованных безработных от года к году делается уже настоящим бременем; для академического преподавания это нерешаемая проблема. Результат – бессмысленное перенасыщение общества [Volkskörper] интеллектуалами, не имеющими средств к существованию. Что касается взаимоотношений с государством: путем политического принуждения [Oktroyierung] государство вмешивается в устройство университетов, путем реформ юридического образования – в учебный процесс, путем снижения заработной платы – в жизнь преподавателей, особый правовой статус которых вообще поставлен уже под сомнение (эмеритацию намереваются заменить простой отправкой на пенсию); все это приобретает угрожающие масштабы, так что в опасности уже сам исторический характер университета. Явления эти имеют тенденцию нарастать, превращаться в систему; прокладывается колея, с которой уже не сойти даже после – и в случае – политических преобразований: движение от неизбежности дальше пойдет по ней, пусть даже политические установки и переменятся. Да и теперь состояние наших академических дел – особенно это касается юридических факультетов – от года к году все осложняется, что прекрасно видят и непредвзятые зарубежные наблюдатели; Абрахам Флекснер, и далеко не он один, справедливо указывает, что сейчас мы рискуем низвести свои университеты до профессиональных училищ.

Во всей серьезности ситуация отчетливо предстает, если учесть все факторы: они на сегодняшний день будто специально объединились для противодействия нашим стараниям и просто не позволяют сохранить хоть какую-то академическую автономию и сложившиеся академические формы, всегда дозволявшие сочетать преподавание с научными исследованиями. Факторы эти подразделяются на три группы, отчасти взаимосвязанные.

В первую очередь изменилась сама динамика отношений между государством и высшей школой; к сожалению, в академических кругах этой проблемы как бы не замечают. Университеты второй половины XIX столетия считались наилучшим пристанищем для национального духа – а значит, ничто не угрожало в то время их автономии; никто в те годы не переживал, что самоуправление потребует финансовой независимости. Веймарская конституция ничего здесь особенно не изменила; но теперь-то мы знаем, что либеральные звезды на небосводе Национального собрания стояли уже in cadente domo [в падающем доме], и с тех пор естественный радикализм консолидированных младодемократов и диктатура отчаявшегося народа страшно ударили по университетским свободам и академической самобытности».