Потом случается нечто необъяснимое. Из Гердиной спины пробиваются крылья, большие, сильные, они сияют ярче луны. Комната наполняется синим светом. Первый медленный взмах крыла швыряет Штефана к стене и гасит свечи. Герда поднимается в воздух на пару дюймов и улетает в пустоту.
С чего бы это? Герда не летала. Штефан подставляет лицо ласковому кентскому ветерку. Где бы сейчас ни была Герда, она его ждет, и при мысли о ней плоть и кровь оживают, а душа наполняется светом.
Штефан уже не помнит, почему ушел из дома на Мюллерштрассе. Страшные крики, с которыми он катился по разбитой лестнице, наверняка тоже фантазия, ведь после лестницы перед глазами встает искореженный, блестящий во мраке бомбардировщик и собственные руки, перемазанные машинным маслом и кровью. Он что-то нащупывал, но что именно — забыл.
Еще одно странное воспоминание или, скорее, сон не дает Штефану покоя: рядом с бомбардировщиком он находит олененка, у которого изо рта течет кровь. Вместо копыт у малыша человеческие руки с обкусанными ногтями. Олененок тянется, хочет схватить Штефана за рубашку. Он сломал спинку и зовет: «Mutti! Mutti!» В Штефане тоже что-то сломалось, и он плачет. Он аккуратно стирает грязь с мордочки олененка, качает его на руках, пока тот не затихает, а потом выносит его в сад и засыпает битым камнем.
В голове Штефана белый шум, его расспрашивает доктор с металлическими глазами. Штефан молчит, но не потому, что доктор француз; Штефан просто разучился говорить.
Сейчас Штефан сидит на скамейке в Кенте, смотрит на солончак и недоумевает, как все эти события привели его сюда. Ясно одно: это лишь небольшая передышка, нужно вернуться в свою настоящую жизнь, в дом на Мюллерштрассе, и вместе с Гердой решить, как починить крышу и вытащить из подвала бомбардировщик.
Герда вскользь упомянула Майкл Росса, о котором Штефан слышал раньше. Летним вечером Антье играла в саду с вишневым цветом, а Хеде и мама спорили в столовой. Хеде говорила мрачным голосом, и, едва назвала это имя, мама испугалась. Штефан зачем-то вернулся в дом и незамеченным долго стоял в дверях. Увидев его, мама притворилась, что все в порядке. Напрасно она переживала: Штефан ничего не понял, в памяти застряло лишь имя.
Сейчас все это уже неважно. Тайна того разговора похоронена под руинами прошлого. Штефан до смерти устал в них рыться и вытаскивать сплошь отвратительные обломки. Сейчас важна лишь Герда.
Колокол на церкви в Рае бьет пять. Ласточки с криком прорезают вечернее небо и ныряют под карнизы домов. Штефан бросил Мэндеров на поле для сумасшедшего гольфа почти два часа назад. Пора возвращаться.
Небо еще светлое, но булыжник под ногами уже виден плохо. Спускаясь к парку, Штефан то и дело спотыкается и громко, специально для прохожих, выкрикивает немецкие ругательства.
На следующий день к Штефану подошла Кристина.
— Помнишь, в Йоркшире ты обещал, что научишь меня стрелять? Давай сегодня? — Она сплела пальцы в замок, глянула ему в лицо и тут же уставилась на свои носки.
Кристина нравилась Штефану гораздо больше Элис. В ее спокойствии было что-то от Герды, не нынешней, а прежней покладистой и здоровой Герды с мягким животом и молочно-белой кожей, — Герды, которая являлась ему, когда все прочие оставляли его в покое.
Сегодня Кристина собрала волосы в блестящий хвост. Над ушами и на шее остались маленькие медные завитки. Штефан любовался ею — такая чистенькая! Кристина была в джинсах, которые прислал из Америки какой-то Тоби Шрёдер. Прежде Штефан видел джинсы лишь в вестернах. Гердины американцы не преувеличивали, девушки в джинсах впрямь хороши!
У Кристины свитер с хомутом, вокруг хомута узор из снежинок. Такие свитера в Баварии надевают дети, когда катаются на лыжах. На груди вязаные снежинки растянулись — Штефан глаз не мог отвести. Кристина явно не привыкла к бюстгальтеру и ежилась, даже перед Штефаном. Она понятия не имела о фокусах, которые Герда выделывала с американцами. Интересно, когда какой-нибудь парнишка ее всему научит?
— Ну так что? Я уже решила, куда можно пойти.
«Вот и я о том же!» — подумал Штефан и засмеялся, а Кристина улыбнулась — думает, они друзья. Она ждала ответа, но в последние дни Штефан буквально заставлял себя разговаривать, хотя горло уже зажило и не болело. Большинство фраз казались такими банальными, что хоть не произноси.