Тишина. Майкл выпрямляется. Что-то изменилось.
— Ну и бардак! — наконец произносит он. Студия усеяна аквамариновыми и серебристыми осколками, они повсюду, даже в камине среди пепла. — Ну и бардак! — повторяет он, хотя получилось красиво.
Ружье на полу. Майкл не заметил, как парень его положил. После первого — или это был второй? — выстрела Майкла сводит судорога, будто он коснулся оголенного провода. Сосредоточиться непросто, но Майкл замечает под ногами кровь. Кровь промочила правую штанину и залила туфлю. Крови столько, что невольно думаешь: краска! Майклу не больно. Откуда же кровь? На груди, похоже, лишь синяки, ничего серьезного. Он хлопает по груди и видит руку — мизинец с кольцом бабушки Лидии на месте, большой с черным от угля ногтем тоже, а между ними раздробленные кости и мясо. Три пальца исчезли. Кровь затекает в манжету и наполняет рукав, но держать кисть на весу тяжело, и Майкл ее опускает.
Парень бросается к дивану, где позируют натурщицы, хватает покрывало и судорожно ищет кромку, чтобы оторвать кусок. Он путается в покрывале, падает и машет руками, словно отбиваясь от бешеной собаки.
Майкла душит смех. Интересно, где пропавшие пальцы?
— Позови кого-нибудь! — просит он Штефана.
Кисть пульсирует в такт с биением сердца. Штефан встает, прижимая к груди скомканное покрывало, и, видимо, не знает, как быть дальше. Он переступает с ноги на ногу, хрустит осколками зеркала.
— Ничего страшного, несчастный случай. Идти могу. — Майклу кажется, что говорит не он, а кто-то другой.
Потом Майкл лежит на диване, правая кисть обмотана покрывалом, которое натянули и на грудь. Студия пуста, на полу дорожка кровавых следов. Надо же, сколько крови. Майкл вспоминает грозу, бушевавшую над Ромни-Марш. При чем тут гроза? Видимо, это по коридору с металлическим полом убегает Штефан.
Тревога прошла, сознание очистилось — Майкл греется на солнце посреди сверкающего моря. Блестящие зеленые зеркала сделаны из воды. Два разбились и затопили пол.
Майкл поворачивает голову и убеждается, что не спит: шейные позвонки хрустят, он сглатывает слюну. Наверное, он потерял сознание, Штефан переложил его на диван и, как мог, перевязал руку. Скоро кто-нибудь придет. На миг становится страшно: дверь в коридор закрыта, а встать и открыть сил не хватит. Ну значит, дверь выломают. Это не важно.
Майкл вспоминает бабушку Лидию, за которой пришли куры и пес с Нит-стрит, когда они с Элизабет сидели у кровати и держали ее за руки. Майкл озирается, но в студии пусто, он по-прежнему один.
Картина меняется. Солнце светит иначе. Повязка пропиталась кровью и потяжелела. Диван, видимо, тоже в крови, а боли все нет.
Под окном кто-то подметает дорожку. Майкл впервые слышит такой ритмичный шорох. Может, раньше он просто не вслушивался? Поблизости шепчутся муслиновые занавески на ветерке и гикают часы.
Всю жизнь Майкл пытался написать свет, а сейчас видит, что свет состоит из неугомонных капель соленой синевы. Перспектива стула намного разумнее, чем он думал, а у теней, оказывается, есть тихие голоса. Майкл вспоминает, что пальцы отстрелены. Придется привыкать рисовать левой рукой, снова переучиваться, а когда переучится — забудет то, что сейчас разглядел. Да он уже забывает: воздух становится прозрачным, тени умолкают. От разочарования болит грудь, болит так, что трудно дышать. Лучше умереть, чем жить без того, что он вот только что видел, но тут Майкл опять взмывает в небо, и чудеса возвращаются.
В каждом осколке зеркала запечатлено последнее отражение. В любом виден кусочек студии, какой она была утром. Это же замечательно — значит, из отражений в осколках можно заново собрать руку! Тем, кто придет на помощь, нужно обязательно сказать, чтобы пол не подметали. Мысль крутится в голове, словно катушка, на которой заканчивается пленка.
В студии темно, Штефан обнимает Майкла за плечи и помогает встать. Майкл шатаясь бредет в черноте, но Штефан сильный, упасть не дает. Изуродованную руку обматывают покрывалом. Даже без света Майклу видно, как Штефан снимает медальон, разорвав ленты, и кладет его под повязку. Штефану больно расставаться с медальоном, от его боли в студии воцарился мрак. Штефан уходит, закрывает за собой дверь.
Майкл разлепляет веки. Оказывается, это был сон. Судя по теням, косо падающим на пол, уже почти вечер. Штефан ушел давным-давно.
В этом сне Штефан положил медальон Элизабет под повязку, но пощупать здоровой рукой он не может. Однако есть ведь новое чудесное зрение! Вдруг удастся разглядеть медальон сквозь повязку? И Майкл видит. Медальон глубоко в груди, серебряное сердце бьется ровно и сильно. «Хорошо, что со мной все в порядке!» — радуется Майкл.