Лишь после некоторых колебаний Альбрехт сделал решающий шаг и принял должность, на которой ему предстояло добиться собственных исторических успехов. Вообще, можно, наверное, сказать, что молодой князь, в 21 год возглавивший один из наиболее значительных европейских орденов, скорее следовал велению времени, нежели трезво и уверенно, как подобает великим, определял его дорогу. Человек, привлекший в Пруссию целый ряд высокообразованных гуманистов и реформаторов, ставший основателем немецкого университета, вовсе не был так уж образован: много ли мог позволить себе небогатый и многодетный княжеский двор? Альбрехт очень плохо владел латынью и, судя по всему, не был перегружен литературными познаниями. Однако он умел произвести впечатление образованного человека, что было его величайшим достоинством: везде он чувствовал себя свободно, это помогло раскрыться его естественному потенциалу, в управленческой и в церковной деятельности он уверенно пользовался богатством родного языка и всю свою долгую жизнь был открыт новым мыслям.
Та же свобода и непринужденность помогли ему, в конце концов, принять и важные политические решения, вызревавшие несколько лет. Став великим магистром, он ни в коем случае не должен был разочаровать братьев в их надеждах, которые они связывали с вступлением в орден германского князя. Борьба с Польшей была его обязанностью, которую он унаследовал от своего предшественника. Уже через месяц после своего избрания в послании к императору Максимилиану I и к светским и духовным правителям он изложил свое видение задач великого магистра. Он напомнил, что Польша угрожает землям ордена, и «всякого, кто говорит по-немецки, сие не может не печалить». Ведь опасность, нависшая над орденскими землями, волновала не только сам орден, но и весь христианский мир, однако, главным образом, императора, князей, представителей сословий империи и всех германских дворян, которые когда-то проливали кровь, создавая орден и вырывая его из лап язычников, орден, который и «ныне служит излечению германских дворян». Таков был тогда общий сословный интерес, которым по-настоящему проникся молодой великий магистр, пытаясь пробудить его и в других. Орден был «госпиталем», детищем, достоянием германского дворянства и предметом его забот. Однако речь шла не просто о материальной связи ордена с Германией, но об их общей судьбе в самом глубоком смысле этого слова; разделяя эту судьбу, прусские земли и после второго Торнского мира по-прежнему оставались идейной составляющей Германской империи. Взывая к империи, Альбрехт обращался не к пайщику дворянской богадельни, он желал напомнить германским князьям и германскому дворянству об их ответственности за судьбу орденских земель. Их гибель стала бы «потерей для всех германцев» и вызвала бы «великое презрение» к ним.
Императору понравилось такое толкование борьбы за свободу Пруссии и, посовещавшись с великим магистром, он изложил «свою» позицию нескольким германским князьям. Теперь второй Торнский мир представлялся «невыгодным и ненадежным» для «нас и Священной империи и подвластной нам германской нации, которая есть наше и всех германцев отечество и честь и по праву унаследовала свои привилегии от предков, ибо дались они им ценой тяжкого труда и крови, пролитой в борьбе с язычниками за святую христианскую веру»; поведение же польского короля характеризовалось как «весьма капризное и ни в коей мере не допустимое». Острее всего, однако, орден ощущал, что сама история предала эти земли немецкой нации; не прошло и месяца, как на рейхстаге в Трире представители великого магистра выступили против намерения Польши сделать в скором времени польского короля великим магистром ордена и присоединить Пруссию к своей территории. Они напомнили о становлении орденских земель, «каковые, как известно, Священная Римская империя благодаря ордену за долгие годы, с большими потерями в людях и добре и с кровопролитием привела к нашей вере и нашему немецкому языку, так что в некоторых хрониках именуются они "Новая Германия"».
Орден по-прежнему чувствовал себя посланником христианского мира, и в нем все еще были живы миссионерские идеи, от которых отступилось орденское государство. Ведь по отношению к восточному миру эти идеи пока не утратили своей актуальности. Однако во главе всего стояла идея империи, которая, как и прежде, именовалась Священной Римской империей, но уже успела утратить свою универсальность и стала Империей германской нации. То, о чем в XV веке вспоминали лишь время от времени, не делая никаких выводов, стало основной мыслью этой речи в поддержку орденских земель: они были частью империи, а значит, у них была общая с Германией судьба. Действуя как посланник империи, орден не только обратил в христианство языческую Пруссию, но и сделал ее ареалом немецкого языка, ареалом обитания немецкого народа. На протяжении почти трех столетий германская миссия ордена и его прусского государства придавала его существованию конкретный исторический смысл, но орден осознал это лишь теперь, когда его история вступила в свою заключительную фазу: он не только служил христианству, универсальным властям средневековья, императору и папе, еще он создавал «Новую Германию». А теперь эта Новая Германия была в опасности. Юридически она уже давно была отделена от империи, однако теперь эти земли вполне могли утратить и свою германскую сущность. Этим землям, говорившим на немецком языке и вопреки всему остававшимся частью Германии, нужно было помочь. Чтобы подвигнуть на это германских князей и дворянство, заставив их послужить империи, молодой Гогенцоллерн и встал во главе Немецкого ордена. Однако выполнить эту задачу ему так и не удалось: в то время он слишком полагался на свои силы и слишком верил в императора и империю. Вскоре он узнал, что Максимилиан утратил интерес к защите Новой Германии, поскольку дом Габсбургов занялся матримониальными делами. Однако для великой истории Немецкого ордена важно, что именно в момент гибели его государства братьям, наконец, открылось назначение их восточной миссии и величие того, что было создано. Орден трудился над этим почти три столетия, но братья осознали это лишь сейчас, лишившись его завоеваний и уже не ощущая своей причастности к великому делу своих предшественников. Однако Альбрехт Бранденбургский и позднее не переставал чувствовать свою связь с судьбами Германии и ответственность перед ней: он уже не был облачен в белый орденский плащ, когда в его герцогстве нашло приют учение немецкого реформатора Мартина Лютера.