Этой дискуссии стоит уделить более пристальное внимание — и не только потому, что она еще актуальна. Гораздо интереснее то, что здесь угадывается образ мыслей, то и дело заявляющий о себе в политических спорах, использующих исторические аргументы, — к сожалению, то же наблюдается и в работах самих историков, хотя последние вынуждены признать, что это — не способ обретения достоверного знания о прошлом.
Здесь, как и в других подобных случаях, история предстает как умозрительный процесс, обязывающий историка выносить приговор о виновности или невиновности, правоте или неправоте тех или иных людей или государств, то есть в первую очередь усердно доказывать, был ли, скажем, Крушвицкий договор фальсификатом, или было ли изгнание немцев из восточных земель в 1945 году законным или нет. Ответы на такие вопросы в высшей степени ангажированы. Не мудрствуя лукаво, можно сказать, что такое обращение к истории развивает сознание правоты или неправоты именно в том, в чем конкретная нация понесла урон. Что касается современной истории и особенно пресловутого изгнания немцев из немецких земель на востоке в 1945 году, то она дает на редкость мало для немецкой исторической науки в отношении политики власти, — одну лишь иллюзию, что можно поступиться историческими фактами, усматривая в происшедшем только неблагоприятное стечение обстоятельств.
Обратившись к Крушвицкому договору, увидим обратное: польская историческая наука традиционно и без обиняков выносит суровый приговор: «незаконно». Фактически вопрос о том, исходит ли известный нам ныне текст грамоты из канцелярии князя, упирается в сравнительно незначительное содержание.
Несомненно, согласие польского князя пригласить рыцарей ордена не отвечало его изначальным намерениям. Разумеется, в лице Немецкого ордена он рассчитывал получить инструмент для реализации своих политических планов. Однако теперь об этом не могло быть и речи. Орден был полон решимости создать автономное владение в Кульмской земле и в Пруссии, что он и сделал. Если грамота подлинная, то, значит, польский князь уже в 1230 году понял, что просчитался, и вынужден был издать грамоту. Выпустил ли орден эту грамоту или фальсифицировал ее для предъявления Папе, но через несколько лет князь понял, что орден не так служит ему, как хотелось бы, поскольку он, как явствует из грамоты, активизировался в Пруссии в военно-политическом отношении.
И то, и другое вполне возможно, хотя возможности эти, как и следует ожидать, противоречат друг другу. Подтверждением тому — текст данного документа.
Лексика грамоты со ссылками на римское право, с формулировками, не встречающимися в других грамотах князя Мазовецкого, и с определением пруссов как сарацин, недвусмысленно говорит о том, что над ним поработала не только княжеская канцелярия. Несомненно, грамота была составлена одним из писцов Немецкого ордена. Вынужден ли был польский князь подписаться под этим, не им составленным документом (тогда грамота подлинная), или ему пришлось согласиться с политическими фактами, не отвечавшими его грамоте (в этом случае грамота является фальсификатом), — разница невелика. Кроме резкого контраста между подлинным и фальшивым имеются промежуточные формы, и они точно так же, как и фальсификаты, принадлежат к инструментарию средневековой политики, которым пользовался и Немецкий орден, — было бы странно, если бы он этого не делал. А раз так, то вопрос о том, является ли конкретная грамота подлинной или фальшивой, не имеет принципиального значения. И то, что он стал кардинальным вопросом в диалоге польских и немецких историков — факт истории этого диалога и пример весьма распространенной ошибки в обращении с прошлым, но это имеет весьма отдаленное отношение к тому, что происходило в XIII веке.
Гораздо важнее вопрос о том, почему польский князь так доверял Немецкому ордену, что не воспротивился его политике с оружием в руках. Во-первых, несомненно, угроза со стороны пруссов. Не меньшее значение имели и распри между польскими князьями. В те годы Конрад Мазовецкий добивался гегемонии среди польских князей. Мазовецко-прусская граница имела для него второстепенное значение.
В вышеупомянутой булле, изданной в Риети в 1234 году, Папа берет земли, которые орден отнимет у язычников-пруссов, под свою защиту как собственность святого Петра и отдает их в держание Немецкому ордену. В булле говорится, что только орден должен владеть Пруссией и никому ее не уступать. Таким образом, булла исключает как власть польского правителя, так и власть императора.
Но затем следуют поправки. Папа оставляет за собой учреждение епископств и снабжение их всем необходимым. Таким образом, ордену вменялось в будущем уступить епископам часть отданной ему в держание земли. Этот пассаж скрывает не только обычную проблему снабжения епископств. За ним проглядывает и «забота» Папы о попавшем в беду епископе Христиане. Отношения между Христианом и Немецким орденом оставались напряженными. До сих пор он находился под протекцией Папы, и удивительно, что Христиан не упомянут в булле 1234 года и что речь идет о будущих прусских епископах, а не о реальном епископе Христиане. Дело в том, что в 1233 году Христиан, осуществляя миссию, попал в плен к пруссам. Орден (и впоследствии Христиан упрекнет его в этом) не сделал ничего, чтобы выкупить или освободить его. Напротив, он воспользовался сложившейся ситуацией, а Папа, наверно, счел, что Христиан исчез навсегда, и больше о нем не думал.