— Значительность? — переспросил сэр Джозеф.
— Я сказал незначительность. Мне приходилось распутывать разные дела: раскрывать убийства, подозрительные смерти, грабежи, кражи драгоценностей. Но чтобы Эркюль Пуаро взялся выяснять, куда делся китайский мопс!.. Об этом меня просят впервые.
— Скажите на милость! — хмыкнул сэр Джозеф. — Я-то думал, у вас отбою нет от дамочек, которые хотят, чтобы вы нашли их мосек.
— Угадали. Но впервые ко мне обратилась не сама хозяйка, а ее муж.
Сэр Джозеф одобрительно прищурился.
— Я начинаю понимать, почему мне порекомендовали именно вас, — протянул он. — Вы, мистер Пуаро, малый не промах.
— Не могли бы вы рассказать обо всем поподробнее? — подстегнул собеседника Пуаро. — Когда пропала собака?
— Ровно неделю назад.
— И с тех пор, надо полагать, ваша жена места себе не находит?
— Да нет, вы не поняли. Собаку уже вернули.
— Вернули? В таком случае позвольте полюбопытствовать, при чем здесь я?
— Да при том, что я не потерплю издевательства! — побагровел сэр Джозеф. — Сейчас я вам все объясню. Собаку украли неделю назад из Кенсингтонского сада[4] — ее компаньонка жены выгуливала. На следующий день с моей жены потребовали двести фунтов. Подумайте только — двести фунтов за паршивую собачонку, которая только и умеет, что путаться под ногами!
— Вы, естественно, отказались?
— Безусловно отказался бы — да только я об этом слыхом не слыхивал! Милли — моя жена — прекрасно знала, что я на это бы ответил, ну и решила ничего мне не говорить. Просто послала по указанному адресу деньги в фунтовых бумажках, как они требовали.
— И собаку вернули?
— Да. Вечером позвонили в дверь и оставили эту тварь на пороге. Когда открыли, никого рядом не было.
— Прекрасно. Продолжайте.
— Тут, конечно, Милли во всем призналась и я слегка погорячился, но скоро успокоился — дело-то было сделано, да и чего можно требовать от женщины? Короче говоря, я бы, наверное, не стал ничего предпринимать, если бы не встретил в клубе старика Самуэльсона.
— Простите?
— Черт побери, да это же самый настоящий бандитизм! С ним случилось то же самое. Только у его жены они выманили три сотни! Ну, это уж было слишком. Я решил положить этому конец и написал вам.
— Но вам, пожалуй, следовало бы обратиться в полицию. Кстати, это обошлось бы гораздо дешевле.
Сэр Джозеф задумчиво почесал нос:
— Вы женаты, мистер Пуаро?
— Увы, не имел счастья.
— Гм, — хмыкнул сэр Джозеф. — Насчет счастья — это как посмотреть… но, будь вы женаты, знали бы, что женщины — странные создания. Моя благоверная устроила истерику при одном упоминании о полиции — вбила себе в голову, что, если я обращусь туда, с ее драгоценным Шан Дуном что-нибудь стрясется. О полиции она и слышать не хотела, да, если честно, и о вас тоже. Правда, тут уж я настоял, и Милли пришлось уступить, но, как вы понимаете, она отнюдь не в восторге.
— Я вижу, положение создалось щекотливое, — промурлыкал Пуаро. — Пожалуй, мне следует побеседовать с вашей супругой и выяснить у нее кое-какие детали, а заодно и успокоить. Уверяю вас, что ее песик будет в целости и сохранности.
Кивнув, сэр Джозеф поднялся на ноги:
— Я вас отвезу.
Не успели сэр Джозеф и Эркюль Пуаро войти в большую, жарко натопленную и претенциозно обставленную гостиную, где сидели две женщины, как навстречу им, свирепо лая, рванулся маленький мопс. Он закружил вокруг Пуаро, явно подбираясь к его икрам.
— Шан, Шан, ко мне. Иди, иди к мамочке, дусик…
Поймайте его, мисс Карнаби.
Компаньонка кинулась выполнять приказ, а Пуаро пробормотал:
— Скажите на милость, настоящий лев.
— Да, — согласилась запыхавшаяся компаньонка, — он превосходный сторожевой пес, никого и ничего не боится. Хороший мальчик, хороший…
Представив дамам своего гостя, сэр Джозеф произнес:
— Ну, мистер Пуаро, не буду вам мешать, — и, небрежно кивнув, вышел из комнаты.
Леди Хоггин была коренастой, похоже, вздорной женщиной с крашенными хной волосами. Ее суетливая компаньонка, мисс Карнаби, была пухленькой особой, лет сорока с небольшим. К леди Хоггин она относилась с большим почтением и явно ее побаивалась.
4
Кенсингтонский сад — большой парк в Лондоне, примыкающий к Гайд-Парку и заложенный в 1728–1731 годах.