— Ничего удивительного, если вспомнить, как мне изменяет удача в последнее время.
Надя повесила свой шарф и потертую выхухолевую шубу на вешалку и сняла сапоги.
— Где Элли? Делает домашнее задание?
— Нет, она закончила минут двадцать назад, и я разрешила ей посмотреть телевизор в гостиной. Надя последовала за Эддой на кухню. Старый дом как бы приветствовал ее, давая ощущение безопасности.
Она заняла свое обычное место за старым сосновым столом. Чай уже дожидался ее в лучшей фарфоровой чашке Эдды.
— Я люблю ваш дом, Эдда. Он так похож на вас.
— Надеюсь убедить Адриана сохранить дом в семье для сына.
— А что с ним? Он не любит этот дом?
— Да нет, конечно. Очень любит. Но у него практика в Пальм-Спрингсе, и родители Джойс живут там. Я говорила тебе, что они привезут Николаса ненадолго на следующей неделе.
Надя кивнула.
— Приятно, когда комнаты наполнятся снова. Самые счастливые годы моей жизни прошли под этой крышей.
Надя вдохнула запах свежеиспеченного печенья и улыбнулась.
— Могу себе представить.
— Николае был пятым Карпентером, приведшим невесту в этот дом. Мне было всего восемнадцать, и отец был уверен, что я вернусь домой через неделю. Но мы с Николасом надули его. Прожили здесь сорок девять чудесных лет, и домой я возвращалась не больше чем на несколько часов за все эти годы.
— Вы очень его любили?
— О да, — сказала Эдда, неожиданно сверкнув молодым взглядом. — Он был настоящим мужчиной и сразу давал понять, что все будет так, как он решит. А потом потворствовал мне при любом удобном случае. У него было такое сердце, но ведь у многих сильных людей часто бывает такое сердце, правда?
Надя кивнула, думая о другом мужчине. Мужчине, которого она считала сильным, благородным… и честным. Так обидно было узнать, что она была такой доверчивой. И так ошибалась.
— Я видела его на фотографиях. Николае был очень красив.
— Странно, но я не помню, чтобы надоедала тебе своим альбомом в последнее время.
— Вы никогда не смогли бы надоесть мне, Эдда. Я с удовольствием посмотрю ваши альбомы, но я видела снимки в нашем архиве.
— Думаю, там есть и мои…
— Конечно. Сейчас все на микрофильмах. Мистер Гаррисон начал эту работу, перед тем как погиб, а мы закончили ее.
— Молодцы! Миртл нуждается в таких людях, как вы.
— Спасибо. Вы нам льстите.
— Если это не касается старой леди, так и скажи.
— Извините?
— Я ждала, что ты скажешь, зачем ты смотрела снимки Николаев.
— Делала работу об общине. Чтобы быть в курсе, можно сказать.
— Я делаю то же самое. Каждый вечер после обеда я трачу на это по часу. Иногда, когда заходит Ален, я уговариваю его поиграть в четыре руки.
Надя насторожилась. Она не намеревалась обсуждать Алена с кем бы то ни было, пока не встретится с ним.
— Он играл однажды Элли. Кажется, Моцарта по памяти.
— Да, это одна из наших любимых вещей. Знаешь, он не хотел влюбляться в тебя, но влюбился, и по-настоящему. Я чувствую это всякий раз, когда он упоминает твое имя.
Надя пролила чай на белоснежную скатерть.
— О извините…
— Не стоит того, моя дорогая. Ты, должно быть, уже знаешь — в Миртле нет тайн.
— Надеюсь, вы ошибаетесь на этот счет.
— Я не собираюсь смущать тебя. Но в моем возрасте, когда времени остается так мало, иногда приходится быть резкой.
Надя почувствовала легкое жжение в глазах. Эдда казалась сейчас такой хрупкой…
— Вы не такая уж старая, и сами знаете это, — сказала она, понимая, что не обманывает ни ее, ни себя. — И мне нравятся люди, которые говорят мне правду. Люди же, способные на ложь, причиняют наибольшую боль.
— Да, хотя, я думаю, что бывает и ложь во спасение, она порой предпочтительнее правды. Надя покачала головой.
— Я не могу согласиться. Это противоречит всему, чему меня учили, всему, во что я верю.
— Так расскажи мне, дорогая, что происходит в «Пресс». Что-нибудь волнующее? Анна была у меня несколько дней назад — она пишет статью о старом докторе. Я хорошо знала его, и мы с Анной довольно долго говорили о нем.
Надя подумала о «скорой помощи», о том, какое значение имело бы появление ее для Эдды и многих людей ее возраста.
— Сегодня утром мне позвонила продюсер, знакомая по Лос-Анджелесу. Она хочет сделать документальный фильм о местной медицине и выбрала для этого Миртл.
Эдда заметно побледнела. — Нет-нет, — воскликнула она. — Не позволяйте ей делать этого.
Надя встревожилась.
— С вами все в порядке? Дать вам таблетки или позвать Алена?
— Нет, нет, я чувствую себя хорошо. Немного потрясена, вот и все. — Она покачала головой. — Я страшилась этого с тех пор, как сюда приехал Ален. Эдда судорожно вдохнула:
— Надя, ты любишь Алена?
— Я… думала, что люблю. — Она опустила глаза. — Он сложный человек, Эдда. Замечательный доктор, но… — Надя не могла продолжать. Если сказать Эдде о своем открытии, это причинит ей сильную боль.
— Все в порядке, моя дорогая. Я знаю, о чем ты умалчиваешь.
— Не знаю, понимаю ли я вас.
— Ален Смит — на самом деле не Ален Смит — Вы знаете? — недоверчиво прошептала Надя. — О Георге Лейтоне и о том, что он сделал? Эдда кивнула.
— Как, очевидно, и ты. Надя едва не расплакалась.
— У меня было ощущение, что я откуда-то знаю Алена, но не могла вспомнить. Когда телевизионный продюсер сказала мне, что Ален противится съемкам фильма, меня разобрало любопытство.
— И будучи компетентной газетчицей, ты обнаружила правду. Надя кивнула.
— А как узнали вы?
— Я была членом комитета, который выбирал стипендиата из присланных Гарвардом кандидатур.
Когда Николае поехал в Гарвард, чтобы переговорить с кандидатами, я сопровождала его. Нам понравился тот человек, и мы решили, что он станет хорошим доктором для нас.
— Но несколько лет спустя, когда приехал не тот, кого вы выбрали, почему вы промолчали?
— Из-за Николаев. Однажды он попросил меня не предпринимать ничего, пока я не буду уверена в фактах. Факты я собрала. Помнишь, я же библиотекарь? Я тоже умею проводить расследования.
— Вы могли бы известить правоохранительные органы, его бы задержали и судили. Эдда кивнула.
— Я могла бы сделать все это, и таково было мое первое намерение.
— Но вы так не поступили… Эдда тряхнула головой.
— Миртл отчаянно нуждался во враче. Смерть моего дорогого Ника подтвердила это. А то, что я знала о Георге Лейтоне, свидетельствовало, что он должен стать отличным хирургом.
Надя вздохнула.
— Ален знает?
Лицо пожилой женщины потемнело.
— Нет. Я поняла, что настоящий Ален Смит не сказал своему другу Георгу о том, что познакомился со мной, но, видимо, сказал о смерти Николаев. Иначе доктор Лейтон вряд ли попытался бы занять место своего погибшего друга.
— Но через несколько лет вы стали друзьями, и даже тогда ничего ему не сказали. Почему?
— Если бы я сказала, он не остался бы здесь. Его совесть не позволила бы ему, поэтому я и хранила молчание… Я знаю, о чем ты думаешь, моя дорогая. Но на самом деле я не была безответственной. Я знала, что рисковала жизнями, храня молчание, поэтому следила за нашим новым доктором долгое время. И до сих пор у меня не было причин сожалеть о своем молчании.
Выражение ее лица стало таким же нежным, каким оно было, когда она вспоминала своего мужа.
— Мы действительно подружились. Он все чаще приходил ко мне. Справиться о моем здоровье, говорил он, и был очень внимателен. Но мне кажется, ему необходимо было общаться с кем-то, кто показывал бы ему, что принимает его за честного, достойного доверия человека, которым он так старался стать.
Надя заморгала, борясь со слезами. У нее тоже возникло похожее чувство. Особенно когда он сжимал ее в объятиях.
— Он так старался исправить ту свою ошибку — и загладить вину, Надя. Многие часы он посвящал пациентам, часто не ожидая никакой оплаты. Иногда, до того как он уговорил доктора Стикса переехать сюда, он приходил ко мне таким усталым, что засыпал на том стуле, на котором сейчас сидишь ты, посредине разговора.