Были и отличия. Ален занимался бегом, и у него были длинные мускулы на ногах, а я — греблей и носил рубашки на два размера больше. Но эти отличия не имели значения для следователя, изучавшего то, что от Алена осталось.
Ошибка в опознании практически была неизбежной. Когда шериф известил меня о катастрофе, я не стал поправлять его. Вероятно, сначала был слишком ошеломлен. Потом я покинул мотель, сел на первый же попавшийся автобус, нашел свое убежище и надрался. Пил два дня. Когда протрезвел, моего отца уже известили, а газеты напечатали мой некролог.
Жутковатая усмешка искривила лицо Алена.
— Забавно, как смерть может все изменить. Репортеры почти сочувствовали мне, считая, что я врезался в мост преднамеренно.
— О мертвых только хорошее, — прошептала она.
— Да, пожалуй. Несколько репортеров даже предположили, что все случилось из-за порядков в той больнице: там были тридцатичасовые дежурства интернов и частенько платили приглашенным хирургам за операции, которые делали собственные врачи. Была и еще одна деталь. Когда молодые врачи засыпали на ходу, заведующий отделением предлагал им сильные транквилизаторы, похожие на наркотики.
— Значит, ты стал козлом отпущения?
— Нет, не в этом дело. Женщина погибла во время моей операции. Но я не хотел сидеть в тюрьме. — Память не отпускала его. — Ален собирался вернуться из Западной Вирджинии поездом, а я один на машине. Его чемоданы были перемешаны с моими. У меня были его билет, его бумаги, его одежда. Даже его водительские права и свидетельство о рождении, все то, что он считал нужным взять с собой.
Ален увидел понимание в ее глазах.
— Так что все получилось как бы само собой. Надя улыбнулась, но в ее глазах стояли вопросы, на которые он не в состоянии был ответить.
— А как же твоя семья?
— Они были рады от меня избавиться. Что было бы с их генеалогическим деревом, угоди я в тюрьму? Моя младшая сестра Хетти и так потеряла из-за скандала своего жениха. У матери случился сердечный приступ через два дня после моего ареста, и она умерла через сорок восемь часов. Однако успела сказать мне, как ужасно я опозорил семью.
Ален так хотел, чтобы мать поняла его. Видя, что она умирает, он понимал, что убил ее так же верно, как убил и хорошенькую юную Анну Мартин и ее нерожденное дитя.
Надя дотронулась до его руки и прошептала:
— На похоронах была вся семья. Они горевали — я видела снимки. Одна из твоих сестер рыдала. Твой отец сразу постарел.
— Отец родился стариком, — проворчал Ален. — Всю жизнь он вдалбливал мне, что значит быть четвертым доктором Лейтоном.
Надя убрала прядь волос с его лба. Он вздрогнул, не поняв ее жеста, но не отстранился.
— Мы с Эддой говорили вчера о тебе. — Она заметила вспышку боли в его глазах. — Я не сказала ей о Георге Лейтоне. Но она знала о твоей тайне.
Надя коротко пересказала ему услышанное от Эдды.
Ален вздрогнул.
— Мы никогда не касались этой темы.
— Эдда любила тебя как сына. Она сама сказала мне об этом.
У него стеснило грудь.
— Хотелось бы верить в это. Надя пригладила волосы доктора и стерла кровь со лба.
— Поверь. Я верю.
Ален нежно прикоснулся пальцами к ее щеке, потом приподнял ее подбородок.
— Обними меня, — прошептала она, почувствовав его желание. Его руки осторожно легли ей на плечи, словно он боялся причинить боль. — Не ты один горюешь по Эдде, — шепнула она. — Я тоже. Но жизнь продолжается. Любовь продолжается, вроде той, которую она питала к Николасу. И той, что я питаю к тебе.
Надя приподнялась на цыпочки и коснулась губами рта Алена. Он окаменел. Улыбаясь, она обвила руками его шею и стала поглаживать упрямый подбородок.
Ален отвечал поначалу сдержанно, словно неуверенный в ее побуждениях, но с каждым нежным поцелуем, с каждым нажимом пальцев на его затылок она постепенно лишала его контроля над собой.
Он сильно сжал ее руки.
— Милая моя, я такой грязный, — прохрипел он.
— Да, один из нас здорово пропотел. Ален застонал, наклонил голову и поцеловал ее так нежно, как только мог, потом быстро отклонился.
— Душ еще работает, и у меня есть полотенца.
— От такого предложения не может отказаться ни одна здравая женщина.
Кривая усмешка появилась на его губах.
— Ни одна здравая женщина не осталась бы здесь.
Ален снова наклонил голову, опять коснулся ее губ, словно никак не мог насытиться.
— Ты нужна мне, родная, — прошептал он. — Это пугает меня, но еще больше меня пугает, что ты уйдешь.
— Где этот твой душ? — прошептала она и потерлась о него, как кошка, отчаянно желающая, чтобы ее погладили. Неуверенными руками он снял с нее пальто и уронил на пол, его глаза зажглись желанием. Взяв Надю за руку, он повел ее к лестнице.
Наверху Надя потянулась к его рубашке, чтобы расстегнуть ее.
— Нет, я слишком грязен, — возразил он, мягко отстраняя ее. Через две секунды он снял рубашку и начал стягивать джинсы.
Следуя его примеру, Надя сняла туфли и начала раздеваться, но успела расстегнуть только первую пуговицу — его руки нежно спустили блузку с плеч, она слетела на пол и лежала там, как экзотическая бабочка.
Расстегивая застежку ее лифчика, он поцеловал сначала одно ее плечо, потом другое.
Когда ее груди высвободились, он поцеловал их по очереди, сосредоточившись на ее сосках…
Руки Нади легли на его плечи, а голова откинулась назад. Дрожь пробежала по телу.
— Я хочу тебя.
— Знаю. И я тебя.
— А что Элли?
— Она с Кристиной.
— Так ты можешь побыть со мной, здесь?
— Да, конечно.
Ален целовал ее медленно, нежно, потом отстранился. У нее было такое упругое и такое женственное тело, что он никак не мог понять, почему он предложил ей пойти сначала в душ, а не уложил прямо сейчас в постель.
— Знаешь, я буду выглядеть неуклюжим дураком, если попытаюсь стянуть эту штуку с тебя, — прошептал Ален ей на ухо, имея в виду колготки. — Может, ты сделаешь это сама?
— Терпение — вот что ты должен воспитывать в себе, — возразила она, аккуратно стряхивая с его волос и плеч щепки и осколки стекол. Прикосновения ее пальцев сделали желание еще более сильным.
Он сжал ее в своих объятиях и прямо в колготках понес в душ. Надя смеялась, прижимаясь к нему. Ален же хмурился и хрипловато дышал. Однако выражение муки исчезло из его глаз.
Он опустил ее на ноги перед душем, включил воду. Целуя друг друга, они освободились от последних предметов одежды.
Ален ступил под душ и привлек Надю к себе. Ее кремовая, будто атласная, кожа скользила под его пальцами, когда он втирал мыльную пену в ее спину. Вода превратила ее волосы в блестящий коричневый шелк и капала с густых ресниц.
Когда руки Алена скользнули по ее ногам, чтобы намылить их, Надя задрожала, изогнулась и прижалась к нему всем телом.
Аромат душистого мыла и пар обволакивали их, как кокон. Надя чувствовала себя необычно живой, ее тело было мягким и теплым, а кожу покалывало там, где большие руки Алена прикасались к ней, гладили, ласкали, омывали… Его руки были всюду, говоря ей о таких вещах, которые он никогда не выразил бы словами.
Понимая, принимая их, она прижалась губами к его шее, вдыхая горячий запах кожи. Почувствовав, что он начал вздрагивать, Надя провела языком по его плечу, потом по волосам.
Мускулы Алена напряглись, а руки сильно прижали Надю к себе. Она провела рукой по его спине, ощущая напрягшееся тело.
Обвив его руками, она прильнула к нему. И наконец они слились в едином порыве, и возгласы, понятные только им одним, заполнили маленькое пространство ванной комнаты. Волна наслаждения захлестнула их и увлекла в сказочный мир экстаза.
Когда все кончилось, Ален отнес ее — еще мокрую — на постель и мягко опустил на ту половину, которой никогда не пользовался. Вернувшись в ванную комнату, он смыл с себя мыло, взял полотенца и поспешил в спальню.