— Я просто изложила ему это дело иначе. — Марлена чуть помедлила. — Я сказала ему, что он может таким образом избавиться от тебя, — и он использовал эту возможность.
У Инсигны перехватило дыхание, и она закашлялась до слез. Наконец, переведя дух, она спросила:
— Как ты могла сказать такое?
— Потому что это правда, мама. Иначе я не стала бы этого говорить. Я слышала, что он тебе говорил, я слышала, что ты говорила о нем. Все яснее ясного. По-моему, и ты это видишь. Ты его раздражаешь, и он не хочет ни видеть тебя, ни думать о тебе. Ты сама это знаешь.
Инсигна поджала губы.
— Знаешь что, дорогая, отныне я все свои тайны сразу буду поверять тебе. Это нелегко, но все же лучше, чем позволять тебе копаться во мне.
Марлена опустила глаза.
— Извини, мама.
— Но я все-таки не понимаю. Конечно, тебе не пришлось объяснять ему, что я его раздражаю. Он это и так знает. Но почему он раньше не разрешал мне отправиться на Эритро, когда я просила его об этом?
— Потому что он не желает иметь дело с Эритро и неприязнь к этому миру перевешивает нежелание видеть тебя. Но ты полетишь туда не одна. Мы полетим вместе. Ты и я.
Инсигна подалась вперед и уперлась ладонями в стол, разделявший их.
— Нет, Молли… Марлена. Эритро — место не для тебя. И я лечу туда не навсегда. Закончу измерения и вернусь, а ты будешь ждать меня здесь.
— Я не боюсь ее, мама. Неужели не ясно, что он отпускает тебя лишь потому, что заодно хочет избавиться и от меня? Поэтому-то он и согласился. Понимаешь?
Инсигна нахмурилась.
— Не понимаю, в самом деле не понимаю. Ты-то какое отношение имеешь ко всему этому?
— Когда я сказала ему, что знаю о его неприязни к нам обеим, лицо его застыло — ты знаешь, как он умеет стереть с него всякое выражение. Он знал, что я понимаю жесты и все такое прочее, и не захотел, чтобы я прочла его мысли. Но и отсутствие всякого выражения говорит мне о многом. Видишь ли, невозможно сделать лицо абсолютно непроницаемым. Человек сам не замечает, как у него бегают глаза.
— Короче говоря, ты поняла, что он хочет отделаться и от тебя?
— Хуже — я поняла, что он боится меня.
— Почему же он тебя боится?
— Потому что не хочет, чтобы я узнала то, что он хотел бы скрыть. — Марлена вздохнула и добавила: — На меня всегда сердятся за это.
Инсигна кивнула.
— И я понимаю почему. Ты заставляешь людей ощущать себя голыми — умственно, так сказать. Словно холодный ветер, пронизываешь их мозг. — Она пристально взглянула на дочь. — Иногда я тоже так себя чувствую. Теперь мне уже кажется, что ты смущала меня, когда была еще совсем маленькой. Тогда я уверяла себя, что это потому, что ты у меня просто чрезвычайно ум…
— Так и есть, — перебила ее Марлена.
— Да, конечно, но в тебе кроется нечто большее — только тогда я этого не замечала. Скажи мне, эта тема разговора тебя не смущает?
— Мы же вдвоем, мама, — осторожно произнесла Марлена.
— Хорошо, тогда объясни мне, почему, когда ты была меньше и уже знала, на что способна — что не под силу не только другим детям, но и взрослым тоже, — почему ты не пришла ко мне и не рассказала обо всем?
— Однажды я пыталась, но ты не захотела слушать. То есть ты мне ничего не сказала, но я видела, что ты занята и не желаешь тратить время на детскую болтовню.
Глаза Инсигны округлились:
— Неужели я так и сказала: «на детскую болтовню»?
— Нет, ты молчала, но смотрела и руки держала так, что все было ясно.
— Надо было настоять и все равно рассказать.
— Я была слишком мала, а ты все время нервничала — из-за комиссара Питта и из-за отца.
— Ладно, не думай больше об этом. Что еще скажешь?
— Только одно, — проговорила Марлена. — Когда комиссар Питт сказал, что согласен и мы можем отправляться на Эритро, мне почудилось, что он чего-то не договаривает.
— И что же это было, Марлена?
— Не знаю, мама. Я же не умею читать мысли. Только внешне… да и то не всегда можно понять. Однако…
— Ну-ну?
— По-моему, он думал о чем-то неприятном, пожалуй, даже ужасном.
Подготовка к полету на Эритро заняла много времени. На Роторе у Инсигиы были дела, которые нельзя было бросить. Нужно было переговорить в департаменте астрономии, отдать распоряжения, назначить первого заместителя исполняющим обязанности главного астронома, наконец, проконсультироваться у Питта, ставшего непривычно неразговорчивым.
Во время последней беседы Инсигна сообщила:
— Знаешь, завтра я лечу на Эритро.
— Прости? — Он поднял глаза от ее отчета, который старательно листал, не читая, — она была убеждена в этом. — «Неужели я, сама того не ведая, поднабралась Марлениных штучек?» — пронеслось в голове у Инсигны» — « Не надо бы мне думать, что могу видеть то, что скрывается под поверхностью, ведь это не так».