У моего деверя самообладание лучше, чем у моего мужа:
— Бэмби, это ты так сейчас непонятно для нас пошутила?
Я осторожно перебираю в уме свои слова, и выдвигаю предположение:
— А что, здесьнельзя говорить про Рождество? Пардон, я не знала.
Рэд тяжело глотает и произносит:
— Бэмби, нам надо серьезно поговорить…
Я почти не шучу:
— Меня могут арестовать за слово «Рождество», да? Но я же не знала — здесьже есть презумпция невиновности и все такое… А Приму вообще могут арестовать?
Вилен бухнулся на кровать:
— Рэд, она сказала «презумпция невиновности»? Или мне послышалось?
— И еще она сказала «пардон».
Они меня сейчас выведут из себя:
— Вас что, не учили тому, что говорить о человеке в третьем лице в его присутствии — неприлично?
Вилен, как дурак, повторяет за мной:
— В третьем лице… Рэд, мне надо срочно выпить.
Мой муж зациклился на моем «пардон»:
— Бэмби, ты просто так сказала языческое слово?
— Языческое? Ах да, здесьже все языки, кроме Единого, считаются языческими. Нет, Рэд.
— Не понял.
— Я не просто так его использовала. Дело в том, что Единый — не мой родной. Думаю я на русском и, кроме него, знаю еще несколько иностранных языков.
Вилен опускает голову на руки и качается из стороны в сторону, приговаривая «иностранных-иностранных-иностранных».
На этот раз победило самообладание Рэда:
— Сколько?
— Что сколько?
— Языков сколько?
— А русский и английский в счет?
— Английский? Ты сказала английский? Бэмби, пожалуйста…
Да пожалуйста:
— Ну, тогда десять, не считая некоторых наречий.
Рэд садится на кровать рядом с Виленом. Да что такое сегодня с их поведением?
— Ребята, ваши манеры что, решили сегодня отдохнуть, или вы их погулять отпустили? Дама стоит — вы сидите.
Меня вдруг поразила страшная догадка:
— Ой, вы, наверное, националисты? Если бы я знала, что вы с предубеждением относитесь к русским, то ни за что бы не сказала вам, какой у меня родной язык…
Рэд опускает голову на руки. Я подхожу, глажу его по голове и ласково взываю к его разуму:
— Милый, это что, так страшно для тебя, что я — русская, да? Рэд, ну не переживай ты так — родной язык ведь не определяет национальность. Да я могу быть кем угодно… Вот к кому вы терпимо относитесь, вот к тем давайте меня и определим.
Мой муж, наконец, поднимает ко мне свое лицо:
— Бэмби…
Мне вдруг становится по-настоящему страшно:
— Все так плохо?
Он улыбается через силу:
— Нет, любимая, все хорошо. У нас совсем не осталось времени, так что отложим все наши разговоры на вечер.
Они с братом встают и молча выходят из комнаты…
Вилен и Кесса ведут милую светскую беседу. Я уже давно потеряла нить их болтовни. Моей деятельной натуре претит сидеть здесь без дела. Но, как говорится, меня мое положение обязывает…
Кесса — очень красивая молодая женщина. Она — пухленькая, смуглая блондинка с голубыми глазами. Брови и ресницы искусно подкрашены, губы сочно блестят. Словом, настоящая красавица. Интересно, почему она до сих пор не замужем?
Вилен флиртует напропалую, сыплет комплиментами. Кесса деланно краснеет, но при этом с готовностью отвечает на его ухаживания.
Вилен:
— Ах, милая Кесса, как жаль, что я дал обет безбрачия, чтобы полностью посвятить себя служению Избранному.
— О, Вилен, неужели ты встретил кого-то, чтобы начать жалеть об этом?
— Ты же прекрасно знаешь…
Кесса улыбнулась, и решила перевести беседу в другое русло:
— Прима — довольно милое создание, но в ней нет ничего особенного.
Ну спасибо.
— Одному Богу известно, почему именно она была выбрана в жены нашему Приму.
Кесса с жаром говорит «Аминь», и тихо спрашивает:
— А это — правда, что она… не очень в своем уме?
Вилен, твой выход.
— Кесса, не забывай, что Прима прекрасно слышит нас.
— Ну и что? Она же ничего не понимает.
— Не стоит так говорить.
— Но ведь это же все знают.
— Люди могут ошибаться.
— А почему она молчит?
— Прим говорит, что она дала обет молчания.
Как мило — а мне вы об этом забыли сказать?
— Навсегда?
— Одному Богу известно.
Я реально устала два часа сидеть в одной позе, сложив руки. А как вам такое? Встаю, опускаюсь на колени рядом с креслом и, приложив руки к груди, начинаю тихонько покачиваться из стороны в сторону. Именно так духовники нашего дома молятся Богу в молельной комнате.
Мне удается убить трех зайцев сразу — смущаю Кессу, забавляю Вилена и разминаю свои затекшие от долгого сидения мышцы.
Кесса шепотом:
— И часто Прима впадает в духовный транс?
Ну да, вы же здесьне молитесь, а впадаете в транс… У-у-у… фанатики несчастные. Вилен тихо откашливается (наверное, чтобы не выдать себя голосом):
— Довольно часто.
— Наверное, мы ей мешаем.
Какая здравая мысль.
— Да, думаю, будет лучше оставить ее одну.
— Тогда, я не буду дожидаться брата и поеду домой без него.
— Хорошо, побудь здесь минутку, пока я распоряжусь подготовить для тебя носилки.
Как только Вилен покидает комнату, сестра Первого Воина меняется в лице — на нем уже нет ни благоговения, ни глупой наивности. Она говорит вслух (по интонации чувствуется, что она обращается сама к себе):
— Несчастная убогая… женщина, — и дальше продолжает с все возрастающей уверенностью в голосе, — но все равно рисковать нельзя. Нельзя… нельзя… воины… которые сделали это с ней…
Она встрепенулась из-за звука шагов входящего в комнату Вилена.
Мы вернулись домой поздним вечером.
После ужина, Вилен, в присутствии прислуги, пригласил нас к себе на партию в шахматы. Да… когда даже дома приходится бояться чьих-то ушей…
Рэд рассказывает Вилену о том, как прошла аудиенция. Мой деверь слушает его немного рассеянно. Потом, ни к селу, ни к городу, прерывает Рэда на полуслове и обращается ко мне:
— Бэмби, ты чего такая тихая? Здесь можно свободно разговаривать.
Мне удается достаточно ровно задать им мучающий меня вопрос:
— Что воины со мной сделали?
Рэд встает и направляется ко мне. Его лицо, как обычно, непроницаемо. Я мельком смотрю на его брата и вижу… испуганный взгляд. Мой муж присаживается рядом со мной:
— Любимая, ты о чем?
— Кесса сказала что-то про воинов, которые сделали это со мной. Что она имела в виду?
— Ты оставалась наедине с Кессой?
Вилен уже явно чего-то боится. Я не отвечаю Рэду, я спрашиваю Вилена:
— Чего ты такой перепуганный?
Рэд отвечает вместо него:
— Бэмби, с ним все нормально, не волнуйся. Правда, Вилен?
— Рэд, да я же вышел только на минутку. Да я и подумать не мог, что эта дура что-то наговорит Бэмби.
— Подумать не мог? Тебе помочь думать впредь?
Я сейчас закричу… спокойно, Бэмби:
— Так вы будете отвечать на мой вопрос, или нет?
Рэд уверенно говорит:
— Нет.
Я встаю:
— Тогда всем спокойной ночи.
Рэд вскакивает, хватая меня за руку:
— Бэмби, постой.
Я резко вырываю свою руку, и зло рычу (ну, это я преувеличиваю — у меня на самом деле никогда не получается рычать):
— Не трогай меня.
Мой муж явно не знает, куда ему девать свои руки:
— Так будет лучше для тебя.
— Слушай, я же не спрашиваю тебя о тебе, о Вилене, о том, что не имеет ко мне отношения… Я же спрашиваю о себе… Какое ты имеешь право решать за меня, что мне можно знать о себе, а что нет? Позволь мне напомнить тебе, что я — человек, а не домашний питомец.
— Я никогда этого не забывал.
Я театрально закатываю глаза:
— Но обращаешься ты со мной именно так.