Я очень хорошо помню, когда впервые ощутил Пустоту… Ее и больше ничего. Я тогда сказал себе: «Окей, теперь мне плевать на все и на всех. — И сразу поправил сам себя, — Точнее, я даже не хочу плевать — мне все равно все и вся».
Мой брат — единственное исключение из этого правила. Хоть я и не могу дать определение своим чувствам по отношению к нему… Не могу, потому что их нет. Но я ощущаю с ним свою связь на сознательном и подсознательном уровнях.
И еще — это наша с ним тайна — он является для меня моим эмоциональным аппаратом.
Ну, у глухих же, в Наше время, были слуховые аппараты. Вот так мы с Виленом и подобрали определение для его, дополняющей мою ущербность, функции. Он говорит мне (но только в том случае, когда я его об этом спрашиваю, так как давно уже выбил из него самостоятельность в этом вопросе), что должен чувствовать нормальный человек в той или иной ситуации.
Мне на долю секунды показалось, что я не ощущаю пульс девочки. На эту же долю секунды мое сердце пропускает один удар.
«Что за фигня?», — это я уже не думаю, а вслух спрашиваю сам у себя. И сердце начинает колотиться у меня в груди, как больная птица в клетке.
Я только что почувствовал… Что?… Что это было?… Беспокойство?
«Что за…?», — я резко отхожу от кровати, еще раз смотрю на девочку, и понимаю, что делаю ОГРОМНУЮ НЕПРОСТИТЕЛЬНУЮ ГЛУПОСТЬ…
Нет, я совершаю в данный момент преступление…
Скальпель уже у меня в руке. Я провожу им по еле — видному белому шраму на предплечье, и пальцами вытаскиваю у себя из-под кожи тонкую круглую пластинку. Быстро разламываю ее пополам.
Теперь остается только ждать…
Мирослава сказала тогда, во время нашей встречи, что сделать это я могу только в случае КАТАСТРОФЫ. То, как она сказала это, подразумевало не возможную смерть — мою, моего брата и уж, тем более, не этой девочки. То, как она сказала это, подразумевало… ну… катастрофу… по-другому не скажешь.
Вот так, теперь меня, наверное, уничтожат. Только, почему меня это не трогает? Ах да, потому что меня вообще ничего не может тронуть…
Мирослава… Я очень смутно помню ее образ.
Неделя нашего Восстановления почти не сохранилась в моей памяти. Осталось лишь воспоминание о том, что я все время испытывал адскую боль. Каждая клетка моего организма требовала и взывала к жизни, а я в это время не мог ни видеть, ни слышать, ни думать — я ощущал только огонь. Кто-то при этом говорил мне полные ободрения слова, кто-то помогал мне пить, кто-то делал мне уколы…
Когда мы пришли, наконец, в себя, то обнаружили полный холодильник еды и напитков. Мы с Виленом гадали, где персонал Проекта, почему никто не находится рядом с нами. Еще несколько дней мы отъедались и отсыпались, пока не пришла… Мира.
Именно она нашла нас и запустила процесс Разморозки, она ухаживала за нами во время Восстановления.
Мира рассказала нам, что мы пробыли в Состоянии не двадцать обещанных, а пятьсот лет. Она описала нам уровень развития цивилизации на Земле.
Мирослава дала нам Вводную — задание и краткую инструкцию его выполнения, а также Вещи, которые помогут нам выполнить его.
Среди Вещей были приборы экстренного вызова, которые она помогла нам вживить себе под кожу.
Вот это скорость…
Не прошло и полчаса, как дверь открылась и закрылась.
Если бы я никого не ожидал, то подумал бы, что это она сама по себе решила пожить своей жизнью, а не дожидаться, пока человеческие руки произведут с ее ручкой, нужные для «открыть-закрыть», манипуляции.
Еще несколько секунд, и я вижу Мирославу.
Какая же она… ни на кого не похожая. Она как будто светится изнутри, у нее очень мягкая улыбка и выражение глаз… а-ля «я все прощу».
Ее взгляд задерживается на моем лице ровно настолько, чтобы соблюсти приличие, произнеся вслух: «Здравствуй, Рэд». Когда в ответ я проговариваю: «Мира, здравствуй», — она уже не смотрит на меня. Она уже подбегает к девочке:
— О нет… Какой ужас…
— Мира, я понимаю, что никакой Катастрофы ни в каком понимании нет и в помине. Не знаю, почему я вызвал тебя и не пытаюсь оправдаться перед тобой. Ты сказала тогда, что моя смерть будет платой за ложный вызов. В общем, пусть так и будет. Только перед этим помоги мне спасти эту девочку…
Меня дернуло от удара в челюсть так, что я отлетел к стене. Фак, она пришла не одна. Вот я дурак. Мира не сдвинулась с места, не повернула голову, хотя наверняка услышала и удар кулака о мою челюсть, и удар моего тела о стену.
Она не пошевелилась, но тихо что-то у кого-то потребовала на абсолютно незнакомом мне языке. Да, с ней не надо знать слова, чтобы понимать их смысл…
Не успел я восстановить дыхание, как вижу того, кто чуть не сломал мне челюсть. Его глаза — противоположность глазам его спутницы. В них — неприкрытая ненависть, желание убить здесь и сейчас. Ха, чувак, ты хоть обладаешь чувствами. А у меня коленки под твоим взглядом не затрясутся никогда. И не только потому, что я не могу испытывать страх. Но и потому, что самосохранение находится среди моих инстинктов на одном из последних мест. Он рычит мне:
— Как ты посмел вызвать ее? Что ты натворил?
Спасибо за английский, учитывая то, что это — единственный язык, находящийся в сфере моего понимания. Только вот отвечать я не собираюсь. Я уже все сказал.
У этого товарища явное раздвоение личности. Шиз… что там говорить. Вот он излучает жуткую агрессию, но в следующую же секунду, как только его взгляд перемещается на Мирославу, выражение его лица становится… мягким… нежным… Когда он заговорил, я сразу отмечаю, что трансформация с тембром и звуком его голоса тоже не относится к разряду нормы:
— Мира, любимая, солнышко, не делай этого. Прошу тебя.
Она в ответ слабо улыбается:
— Сергей, не беспокойся.
Этот Сергей подходит к ней и начинает ее умолять:
— Не поступай так со мной. Я не хочу видеть тебя полуживой из-за отсутствия Силы. Посмотри на нее, ты представляешь себе, чего тебе будет стоить ее исцеление?
Мира поднимается на носочки и притягивает к себе его лицо. Слегка касается губами его щеки и тихо говорит:
— Вернетесь за мной через час. Проследите, чтобы мне никто не мешал. Поговори с Рэдом, я думаю пора ответить на его вопросы. Я тебя люблю.
— Мира… постарайся не выжиматься до конца, ради меня… Я тебя люблю…
Сергей вытаскивает из кармана свой Иллюзор и жестом показывает мне открыть дверь.
Я отдаю прямой приказ — НИКОМУ не заходить в комнату.
Иначе… Я не продолжил предложение — они и так знают, что за ослушание моим не приказам — смерть, а приказам — медленная и мучительная смерть.
Быстро закрываю дверь кабинета, пропустив вперед, невидимого ни для кого, пока активирован Иллюзор, Сергея.
Прошло минут пять, я уже успел прикурить вторую сигарету, как он отключает — таки свою невидимость.
Мы молчим. Я не чувствую никакого напряга из-за этой тишины. Сергей сам прерывает молчание:
— Кто она?
Хотел бы я знать.
— Не знаю.
Удивление на его лице:
— Ты вызвал мою жену из-за незнакомки?
Сам в шоке.
— Ага.
— Что случилось с этой женщиной?
— Я приехал в захваченную нами в прошлом месяце крепость. С проверкой типа. В общем, Воин, которого я там оставил за главного, в конце ужина захмелел и давай трепаться о бабах. Сказал, что у него жена зверски ревнивая… Так и сказал — зверски. Что, мол, стоит ему кого-то завалить на спину, и жена прознает об этом, то может сгоряча и прибить девку. Мол, это уже шутка у них такая — он трахает, она убивает. Потом в виде примера рассказал, что к ним в крепость забрела девка немая. Голодная — помятая, но, когда помыли-покормили ее, то, вроде, ничего — смотреть и не только можно. Ну, он быстренько, пока жена не вернулась и не узнала про приблудную, спрятал ту в темнице. В общем, пять дней он ее там регулярно насиловал. Потом приехала жена. Она услышала, как он во сне бормотал что-то типа «какая у тебя необыкновенная кожа, я так хочу еще раз прикоснуться к твоей коже, я ни у кого не видел такой кожи»… Эта сука разбудила его, стала его допытывать… но он молчал, как партизан… Кто-то все-таки доложил ей про утехи мужа, ну и она как с цепи сорвалась. Спросил, хочу ли я посмотреть, что она с этой девкой сделала? Я и не знаю, почему решил посмотреть. Вообще-то, в тот момент я думал о том, кого назначить на его место после того, как прикажу его казнить. Но продолжал идти за ним вниз по лестнице, рассуждая про себя о кандидатах. Когда я зашел в камеру и увидел тело, то сначала даже не понял, мужское оно или женское. Это тело уже не могло жить, оно не должно было жить. С этого тела сдирали кожу, ногти, волосы. Оно как будто побывало в мясорубке. Я многое видел, видел и похуже. Козел сказал мне, что его жена первым делом содрала с его пленницы кожу… Я хотел уйти, но, когда я посмотрел на то место, которое должно было быть лицом… увидел глаза… этой девочки. Ее агония длится на моих глазах уже три дня. Когда я не почувствовал ее пульс, то сразу вызвал твою жену.