Он говорил: Небес тревожна желтизна.Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи.А старцы думали: Не наша в том вина –Се черно-желтый свет, се радость Иудеи.
Он с нами был, когда, на берегу ручья,Мы в драгоценный лен субботу пеленалиИ семисвещником тяжелым освещалиЕрусалима ночь и чад небытия.
«Твое чудесное произношенье…»
Твое чудесное произношенье –Горячий посвист хищных птиц;Скажу ль: живое впечатленьеКаких-то шелковых зарниц.
«Что» – голова отяжелела.«Цо» – это я тебя зову!И далеко прошелестело:Я тоже на земле живу.
Пусть говорят: любовь крылата,Смерть окрыленнее стократ;Еще душа борьбой объята,А наши губы к ней летят.
И столько воздуха и шелкаИ ветра в шепоте твоем,И, как слепые, ночью долгойМы смесь бессолнечную пьем.
«Что поют часы-кузнечик…»
Что поют часы-кузнечик,Лихорадка шелестит,И шуршит сухая печка –Это красный шелк горит.
Что зубами мыши точатЖизни тоненькое дно –Это ласточка и дочкаОтвязала мой челнок.
Что на крыше дождь бормочет –Это черный шелк горит.Но черемуха услышитИ на дне морском: прости.
Потому что смерть невинна,И ничем нельзя помочь,Что в горячке соловьинойСердце теплое еще.
«Когда на площадях и в тишине келейной…»
Когда на площадях и в тишине келейнойМы сходим медленно с ума,Холодного и чистого рейнвейнаПредложит нам жестокая зима.
В серебряном ведре нам предлагает стужаВалгаллы белое вино,И светлый образ северного мужаНапоминает нам оно.
Но северные скальды грубы,Не знают радостей игры,И северным дружинам любыЯнтарь, пожары и пиры.
Им только снится воздух юга –Чужого неба волшебство,И все-таки упрямая подругаОткажется попробовать его.
Кассандре
Я не искал в цветущие мгновеньяТвоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,Но в декабре торжественного бденьяВоспоминанья мучат нас.
И в декабре семнадцатого годаВсе потеряли мы, любя:Один ограблен волею народа,Другой ограбил сам себя…
Когда-нибудь в столице шалойНа скифском празднике, на берегу Невы,При звуках омерзительного балаСорвут платок с прекрасной головы.
Но, если эта жизнь – необходимость бредаИ корабельный лес – высокие дома, –Я полюбил тебя, безрукая победаИ зачумленная зима.
На площади с броневикамиЯ вижу человека – онВолков горящими пугает головнями:Свобода, равенство, закон.
Больная, тихая Кассандра,Я больше не могу – зачемСияло солнце Александра,Сто лет тому назад сияло всем?
«В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа…»
Du, Doppelgänger! du, bleicher Geselle!..[3]
В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа.Нам пели Шуберта – родная колыбель!Шумела мельница, и в песнях ураганаСмеялся музыки голубоглазый хмель!
Старинной песни мир – коричневый, зеленый,Но только вечно-молодой,Где соловьиных лип рокочущие кроныС безумной яростью качает царь лесной.
И сила страшная ночного возвращенья –Та песня дикая, как черное вино:Это двойник – пустое привиденье –Бессмысленно глядит в холодное окно!
«На страшной высоте блуждающий огонь!..»
На страшной высоте блуждающий огонь!Но разве так звезда мерцает?Прозрачная звезда, блуждающий огонь,Твой брат, Петрополь, умирает!
На страшной высоте земные сны горят,Зеленая звезда летает.О, если ты звезда, – воды и неба брат, –Твой брат, Петрополь, умирает!
Чудовищный корабль на страшной высотеНесется, крылья расправляет…Зеленая звезда, в прекрасной нищетеТвой брат, Петрополь, умирает.
Прозрачная весна над черною НевойСломалась, воск бессмертья тает…О, если ты звезда, – Петрополь, город твой,Твой брат, Петрополь, умирает!